– Садись! – сказал он с непонятным раздражением.
– Я протестую! – вскрикнул, как от боли, Анцыферов.
– Сколько угодно. – Судья захлопнула дело и, взяв тонкую папочку под мышку, вышла из зала в свою комнатку. Вслед за ней потянулись и народные заседатели – две женщины, такие же, как судья, толстые, с такими же тонкими накрашенными губами и непроницаемо-скорбными лицами.
– Суд удалился на совещание, – сказала секретарша, собирая свои рассыпающиеся листочки. – Просьба не расходиться.
Судья с народными заседателями появилась через полчаса и зачитала приговор – десять лет в колонии общего режима.
– Сколько? – вскрикнул Анцыферов, как подстреленный.
– Сколько надо. Согласно статье. В особо крупных размерах, – и она улыбнулась, обнажив мелкие красноватые зубы. И снова покинула возвышение. Вслед за ней ушли и заседательницы, так за весь процесс не проронившие ни единого слова.
Анцыферов вскочил, пытался что-то сказать, но солдат снова усадил его на скамью. Он хотел было обратиться к Халандовскому, но тот, пряча глаза, прошмыгнул мимо, как нашкодивший кот.
– Пошли, – солдат тронул Анцыферова за плечо. – Теперь и тебе пора.
– Куда?
– Ну ты даешь! – усмехнулся солдат. – Руки за спину, вот так... И вперед.
Анцыферов оглянулся на пустой зал, скользнул взглядом по судейскому столу и шагнул к двери.
Нужно было обладать безрассудством Пафнутьева или пугливостью Невродова, чтобы пойти на эту авантюру. Какой бы приговор ни вынесла судья, все знали, что отсидит Анцыферов какую-то его малую часть. И самое страшное наказание, которое ему уготовили сильные мира сего, – этот вот суд. А дальше произойдет что-нибудь счастливое в его жизни – амнистия, вновь вскрывшиеся обстоятельства, обнаружившиеся нарушения процедуры суда... Да мало ли причин можно придумать, чтобы выпустить на волю хорошего, нужного, верного человека! Было бы желание. А желание найдется, и напрасно, ох напрасно Анцыферов так переживал, так терзался и маялся, ерзая на жесткой, отполированной преступными задами скамье. Да, унизительно, неприятно, тягостно, но не на всю ведь жизнь сажают его за решетку, на годик-второй, да и то вряд ли...
* * *
... Пафнутьев заметил – Невродов встречает его неизменно настороженно, каждый раз ожидая какой-то новой опасности. И даже успешное завершение операции против Анцыферова не успокоило его, скорее наоборот – еще больше обеспокоило, поскольку Пафнутьев останавливаться на достигнутом не собирался. Но тот, несмотря ни на что, был благодарен областному прокурору за то, что тот не отказывал в помощи, соглашался и выслушать его, и проникнуться его новыми затеями. Это уже было немало, требовать большего даже и неприлично.
Пока Пафнутьев с наигранным оживлением пересекал кабинет. Невродов с усилием поднялся, протянул руку и даже просипел что-то приветственное.
– Рад видеть, Валерий Александрович! – воскликнул Пафнутьев.
– Да ладно тебе, – ответил Невродов и, шевельнув рукой в воздухе, показал на стул. – Садись.
– Премного благодарен! – отчеканил Пафнутьев.
– Когда ты входишь вот такой... Оживленный да радостный, я начинаю бояться, – улыбнулся Невродов. – Не забываешь ты меня, не забываешь, – произнес он не то с укором, не то с благодарностью.
– На всю жизнь мы теперь повязаны, Валерий Александрович.
– Не говори так... Не все слова можно прокурору произносить. У нас своеобразное восприятие действительности... И никакие слова не могут для нас звучать шутливо.
– Виноват, – охотно повинился Пафнутьев. – Исправлюсь.
– Вот смотрю я на тебя, Павел Николаевич, и думаю... Что тебя на этот раз привело.... Анцыферова с божьей помощью упрятали лет на десять...
– Неужели отсидит?
– Конечно, нет. Годик помается, ну, может, два... Никак не больше. Выпустят. Учтут хорошее поведение, прошлые заслуги, друзья помогут, деньги помогут, я помогу...
– Не понял? – вскинулся Пафнутьев.
– Да ну тебя. – Невродов досадливо отвернулся. – Все ты понял. Напишу представление о снижении меры наказания... Назвать причины? Не буду. Мое представление будет рассмотрено и удовлетворено. Приедет Анцыферов и первым делом ко мне явится с благодарностью. И я не считаю, Павел Николаевич, что в моем поведении будет что-то предосудительное... Нет. Искренне все это проделаю. Ведь, честно говоря, десять лет для него многовато... Десять лет никто не выдерживает. Устранили опасность, и ладно... Излишняя жестокость ни к чему... А?
– Пусть так, – согласился Пафнутьев.
– Из обоймы мы его на какое-то время вышибли, а что дальше будет, посмотрим... В любом случае, вернется другой человек. Даже год, Павел Николаевич, даже год заключения меняет человека. Говори, что нужно?
– Ордер на обыск.
– Кого обыскивать собираешься?
– Лучше вам этого не знать. Я сам впишу фамилию.
– Есть только один человек, фамилию которого я не решаюсь вписать своей рукой, – проговорил негромко Невродов, испытующе глядя на Пафнутьева. – Надеюсь...
– Не надейтесь. Именно его я и собираюсь потревожить.
– Так... И хочешь сделать это официально?
– Как получится, – беззаботно ответил Пафнутьев. – Я бы мог и без ордера... Но с ним спокойнее. Когда в нем отпадет надобность, я верну, чтоб не было лишних разговоров.
– Рискуешь, Павел Николаевич.
– А! Семь бед – одна ответ, как говорит один мой знакомый.
– Почему одна? – усмехнулся Невродов.
– Голова потому что одна.
– Зачем мне вообще об обыске сообщаешь?
– Чтоб не обиделись... И потом... Мне тоже страшно, Валерий Александрович. Хочется хоть что-нибудь за спиной иметь. Хоть бумагу какую-нибудь... Для поддержки штанов. Один ведь, совсем один, Валерий Александрович.
– Ты же знаешь мое положение... Этот человек... – Невродов замолчал.
– Он еще не зачастил к вам?
– Он зачастил в другой кабинет, повыше... Есть такие сведения. Тебя это не смущает?
– Подстегивает.
– В другие времена тебе бы цены не было, Павел Николаевич.
– Придут и другие. Тогда вспомните обо мне.
– Вспомню... Если сам уцелею.
– Есть сомнения?
– Никаких сомнений, Павел Николаевич, – с неожиданной силой проговорил Невродов. – Никаких сомнений. Только железная уверенность в том, что уцелеть никому не удастся. Ни мне, ни тебе. Идет массовая криминализация всей страны на всех уровнях. Я повторяю, Павел Николаевич, – на всех уровнях. Идут последние схватки. И мы с тобой, хорошие ли, плохие ли, мы с тобой – последние воины. Полководцы продались, армия разбежалась по коммерческим киоскам, по бандам, по зарубежным курортам. В лесах остались последние воины. Ты слышал историю о том, как через тридцать лет после войны на каких-то островах, в каких-то джунглях нашли полуодичавших, состарившихся японцев, которые продолжали войну? Ты слышал об этом? – Невродов вынул платок и, не стесняясь гостя, вытер глаза. Встав, он отошел к окну, пытаясь справиться с волнением. Пафнутьев слышал, как Невродов тяжело несколько раз вздохнул, восстанавливая дыхание, и наконец вернулся к столу. – Прости... бывает. Нечасто, но бывает.
