Машина свернула в сторону от города и понеслась по асфальтовой дороге, хотя и узкой, но свободной. По обочине стояли сосны, с каждым километром они становились гуще, массивнее и наконец машина свернула на незаметную дорожку, над которой висел знал «въезд запрещен». Через несколько минут «мерседес» остановился у железных ворот, выкрашенных зеленой краской. Заварзин открыл ворота, въехал во двор.
Здесь зной не ощущался, в тени сосен стояла летняя прохлада. Пройдя по дорожке, усыпанной сухими сосновыми иглами, Голдобов придирчиво осмотрел дачу – двухэтажное сооружение из новых бревен. Высокое крыльцо выдавало наличие подвала, направо шла застекленная терраса. Еще одна терраса, открытая, выходящая прямо в сосновые ветви, была на втором этаже.
– Сауна? – спросил Заварзин, когда они оказались в большой комнате.
– Потом. Все потом.
– Рюмка водки?
– Можно… И поговорим, – Голдобов со вздохом опустился в большое плюшевое кресло.
Заварзин вышел и через несколько минут вернулся с небольшим подносом, на котором стояла запотевшая бутылка «Московской», тут же светилась уже открытая баночка красной икры, щедро нарезанные ломтики копченой осетрины были прикрыты кружочками лимона. И черный хлеб – он знал вкус хозяина. Не говоря ни слова, Заварзин наполнил стаканы водкой.
Голдобов окинул взглядом столик, убедился, что есть все необходимое для беседы, поднял стакан в приветственном жесте.
– Будем живы, – сказал он и, не торопясь, выпил с каким-то чувством освобождения, будто долго сдерживал себя и вот, наконец, смог поступить, как давно и нестерпимо хотелось. Осторожно поставил стакан, бросил в рот кружок лимона, зачерпнул ложку икры. – Ну, что, вроде как обошлось?
– Как нельзя лучше. Значит так, Илья Матвеевич, все сделал новый парень. Никто из наших даже руки не приложил. Мы все чисты и перед Богом, и перед законом.
– И как удалось?
– Парнишка оказался глуповатым, откровенно говоря… Сказали ему, что нужно одного типа припугнуть. Он и обрадовался – приключение, дескать. А в последний момент холостые патроны я заменил на боевые. Он и саданул из двух стволов сразу. С мотоцикла, с ходу. И тут же скрылись. Все. Ищи-свищи ветра в поле.
– Но теперь-то он знает, что стрелял боевыми?
– Теперь он и место свое знает.
– Его не пора…
– А зачем? Он один виноват… Все происшедшее – результат его неосторожного обращения с патронами. Если что-то вякнет – на себя же вякнет. А убирать рано. Пригодится. Этот парень, как выяснилось, неплохо стреляет.
– И он… Пойдет?
– А куда деваться? Жить-то хочется. Ведь знает, что за Пахомова светит в лучшем случае пятнадцать лет. Нет, с ним все в порядке. Он вполне управляемый.
– Ладно, покажешь как-нибудь. А второй?
– Проболтался Жехов… Этот следователь, даже представить не могу, как ему удалось… Захватил Олежку в какой-то подворотне, приволок в милицию и выдавил из него одну фамилию…
– Какую?
– Генеральскую. И когда тот узнал…
– Впал в гнев и неистовство? – усмехнулся Голдобов, наливая себе вторую дозу. Заварзину не налил. И тот не решился добавить себе сам.
– Не то слово, Илья Матвеевич! И приказал – немедленно! В тот же вечер. Что и было сделано.
– Дело завели?
– Никакого дела. Оказывается, Олежка по пьянке сорвался с балкона. Представляете, напился и воспылал неудержимыми чувствами к своей соседке… Живет рядом с ним одна, прости Господи… Понимаете. И полез. И, конечно, сорвался. Несчастный случай.
– А парень был ничего, – протянул Голдобов. – Ты плесни себе… Не робей. Что-то в последнее время нам с тобой частенько приходится пить за упокой… А эта женщина… Соседка… Она подтвердит?
– Уже подтвердила.
– За ней бы присмотреть.
– Я предупредил ребят. Они будут наведываться. К ней стоит наведываться, – ухмыльнулся Заварзин. – Один раз сходят, а потом их поганой метлой оттуда не выгонишь.
– А вот этого не надо, – Голдобов поставил пустой стакан на поднос. – Когда происходят подобные вещи, начинается нечто непредсказуемое… Николай Пахомов – свежий тому пример.
– Согласен, – кивнул Заварзин. – Предупрежу ребят.
– Обязательно, – Голдобов посидел некоторое время, отведал осетрины с лимоном, закончил баночку с икрой, но чувствовалось, что без радости. Чем-то он был озабочен. – Значит, ты утверждаешь, что у нас все в порядке и нет никаких оснований для беспокойства?
– Я этого не утверждаю, – поправил Заварзин, исподлобья глянув на Голдобова. – Я сказал только, что сделано все, о чем договаривались. И сделано неплохо. Возникла накладка, но и здесь приняты срочные меры. Хвост обрублен по указанию одного человека, которому не хотелось, чтобы его фамилия мелькала, где попало. И хвост этот – его, не наш. Вот так, Илья Матвеевич, – закончил Заварзин, давая понять, что его покорность имеет свои границы.
– Ладно, не заводись. Иди, подыши немного, мне позвонить надо.
– При мне не хотите?
– Могу и при тебе, – Голдобов посмотрел на Заварзина с пьяным добродушием. – Но тогда в случае чего, буду знать – разговор слышал мой лучший друг Саша. И потому снимать его с подозрения не имею права. Если хочешь – оставайся, – Голдобов поднял трубку.
– Нет уж, Илья Матвеевич, увольте, – Заварзин поднялся. – Как-нибудь в другой раз. Лучше подышу свежим воздухом. Вы все помните?
– Ты имеешь в виду деньги? – жестко усмехнулся Голдобов. – Помню. Я о них всегда помню. Как и о собственной смерти.
– Не понял? – остановился Заварзин в дверях.
– Ладно, потом. Тебе этого не понять. Сам-то ты думаешь о собственной смерти?
– Опять не понял…
– Это не угроза, Саша. Это философия. И немного возраста. Значит, не посещают тебя мысли о смерти… Это прекрасно. А я только о ней проклятой и думаю.
– И о деньгах, – напомнил Заварзин.
– Это одно и то же, – Голдобов тяжело поднялся, проводил Заварзина до выхода на террасу, запер за ним дверь и, вернувшись, снова опустился в кресло, придвинул телефон.
Складки кожи на лице еще больше сделали его похожим на старого породистого пса. Втыкая короткие толстые пальцы в дыры телефонного диска, резко и круто поворачивая его, он набрал номер.
– Привет, старина, – сказал Голдобов, откинувшись в кресле. – Как поживаешь?
– А, вернулся… Поздравляю. Давно о тебе слышно не было… Уж заскучали маленько.
– Слышал я, как вы тут скучаете… Эхо до самого Черного моря докатилось.
– Что делать, что делать… Выбирать не приходится. Как там, на югах-то?
– Жарковато… Не так, конечно, как здесь, но тоже… Жарче, чем у вас, наверно, нигде нет.
