— Иду сейчас по улице — батюшки светы! Весь тротуар листьями усыпан. Всю зиму я ждал этого лета... А как пришло, как пронеслось — не заметил... И защемило, застонало что-то во мне...
— Молодость вспомнил? — улыбнулся, наконец, Невродов.
— Ага... За какой девушкой я убивался вот в такую же осень, за какой девушкой! — Пафнутьев обхватил лицо ладонями и горестно покачался из стороны в сторону.
— Плохих девушек не бывает, — серьезно сказал Невродов.
— А та была краше всех прочих! — не желал Пафнутьев расставаться со своими воспоминаниями.
— Увели?
— Нет. Сама ушла.
— Ну и дурак. Сам виноват.
— Конечно, Валерий Александрович, конечно.
— Жалеет?
— Она? Еще как!
— Вернуть не хочешь?
— Нет. Проехали. Видите ли, Валерий Александрович, как обстоят дела... Да, мне нравилась девушка в белом... Но теперь я люблю в голубом.
— Есенин, — кивнул Невродов.
— Может быть, — легкомысленно ответил Пафнутьев, не восторгаясь начитанностью прокурора, хотя и мог бы восхититься для пользы дела. Оба произносили пустые, незначащие слова, пытаясь по интонации, по взгляду, по выражению лица хоть что-то узнать о главном.
— Каждый может рассказать о себе нечто подобное. И всегда есть основания назвать потерпевшего дураком, — просипел Невродов, глядя в мокрое, покрытое ручейками дождя окно. — У меня к тебе, Павел Николаевич, один вопрос...
— Готов ответить немедленно.
— Не торопись... Я могу и подождать. Но ответить нужно обстоятельно. Или, скажем, доказательно.
— Слушаю!
— Сысцов, — проговорил Невродов, неотрывно глядя на Пафнутьева. — Вопрос ясен?
— Вполне. Больше вопросов не будет?
— Нет.
— Это мне напоминает анекдот... Когда наш всенародно избранный президент уделался везде, где только мог, вызвал он из-под кремлевской стены Иосифа Виссарионыча. Отряхнули с вождя земельные комья, причесали, трубку дали выкурить и повели к президенту. Что делать? — спрашивает тот. — Все очень просто, — отвечает вождь всех народов. — Прежде всего надо расстрелять депутатов, до единого. Партии разогнать, а их лидеров — на Колыму. И третье — выкрасить мавзолей в розовый цвет.
— Ха! — сказал Невродов. — А почему в розовый?
— Тот же вопрос задал и наш президент. А вождь всех народов усмехнулся в усы и отвечает... Я так и знал, говорит, что возражений по первым двум вопросам не будет.
— Надо же... Чего только люди не придумают...
— Все это — правда святая, — заверил Пафнутьев.
— Сысцов, — напомнил Невродов.
— Если скажу, что беру его на себя... Этого недостаточно?
— Разумеется. Я сам должен быть уверен.
— Есть документы, которые наверняка убедят Первого.
— Нет, — покачал головой Невродов. — Не пойдет. Его убеждать не надо, он и сам знает, кто такой Анцыферов. За что его и ценит. Понимаешь? Анцыферов в его команде. Все остальное просто не имеет значения. И он его не отдаст.
— Отдаст.
— Павел Николаевич... Это не разговор. Я сто раз скажу, что не отдаст, а ты мне в ответ двести раз скажешь, что отдаст... Ну и что? С места мы не сдвинемся.
Пафнутьев вынужден был признать правоту Невродова. Прокурор области безошибочно нащупал самое слабое звено во всех его построениях. Старый волк Невродов прекрасно знал систему взаимоотношений в верхних слоях городской власти и склонить его к отчаянным авантюрам, зыбким, ненадежным ходам было невозможно. Вся продуманная до мелочей операция Пафнутьева повисла на волоске. Осуществить ее один он не сможет, это невозможно. Сгорит при первых же шагах.
— Вот так, Павел Николаевич, — подвел итог Невродов. — Я рад, что мы с тобой поговорили, познакомились поближе... Возможно, в будущем нам еще представится возможность поговорить на эти щекотливые темы, но сейчас... Рановато.
— Такой возможности больше не будет.
— Почему?
— В вашем кресле будет сидеть другой человек, — Ну что ж... Чему быть, того не миновать.
— Или сейчас или никогда.
— Не вижу реальной возможности.
— Не надо, — Пафнутьев выставил вперед ладонь, как бы не подпуская к себе опасливость прокурора, но тут же смутился, поняв, что этот жест он перенял у Ичякиной. Та тоже в трудные минуты разговора выставляла вперед узкую ладошку и твердо говорила — «Не надо!». — Хорошо, — сказал Пафнутьев. — Тогда я перехожу на открытый текст.
— Давай.
— У вас есть верный человек? Один, только один?
— Найдется.
— Поступаем так... Вы даете мне этого человека. И мы с ним проводим операцию. Он — ваш представитель, он освящает мои действия светом высшей власти. В случае успеха — вы на коне. Вы все знаете, приняли своевременные меры, вы всегда держите руку на пульте. Или на пульсе, не знаю, как лучше. И докладываете на любом уровне об успешной борьбе с коррупцией в высших эшелонах.
— Дальше не надо. Я сам соображу, как вести себя в случае успеха. Тут много ума не надо, — просипел Невродов насмешливо. — Приступай, Павел Николаевич, ко второму варианту.
— В случае неудачи, провала, просчета... Ваш человек заявляет, что действовал самостоятельно, втайне от руководства. А пошел он на эту авантюру, соблазнившись посулами проходимца Пафнутьева, который после известных потрясений потерял рассудок и впал в беспокойство и неистовство. И я сгораю в гордом одиночестве.
— И мой человек сгорает, — напомнил Невродов.
— Вы найдете способ спасти его.
Невродов долго смотрел на Пафнутьева, буравя его маленькими остренькими глазками. Потом отвернулся к окну, долго смотрел на пролетающие мимо окна громадные кленовые листья. Сквозь открытую форточку слышался даже легкий хруст, с которым листья отламывались от ветвей.
— Зачем тебе это надо, Павел Николаевич? — спросил, наконец, Невродов.
— Не знаю... Но чую — надо.
— Так, — медленно протянул Невродов, а помолчав, опять произнес. — Так... Говоришь, нравилась девушка в белом?
— Да. Но теперь я люблю в голубом.
— Как ее зовут?
— Не скажу.
— Почему? — маленькие брови Невродова медленно поднялись надо лбом и лицо его приобрело обиженное выражение.
— Сглазить боюсь.
— Да? — еще больше удивился прокурор. — Надо же... Ну и правильно, что не говоришь. Значит, в самом деле любишь... Действительно, чтобы решиться на такое... Надо влюбиться. А я вот невлюбленным живу...
— Это тяжело, — посочувствовал Пафнутьев.
