— Кому нужно, — поймет, — проговорил Пафнутьев вслух и, взбежав по ступенькам, рванул на себя дверь прокуратуры. И тут же поймал себя на этом — взбежал легко. И еще — после встречи с Викой осталась в душе встревоженность.
И это ему понравилось.
* * *
Худолея Пафнутьев застал в лаборатории — сумрачной захламленной комнате с задернутым черной шторой окном. Освещена комната была лишь каким-то зловещим красным светом фотофонаря. Прошло некоторое время, пока Пафнутьев смог разглядеть эксперта — тот сидел посреди лаборатории, ноги его были вытянуты, руки бессильно свешивались вдоль туловища, голова откинута на спинку стула, глаза закрыты. Когда Пафнутьев вошел и закрыл за собой дверь, Худолей даже не пошевелился. Только рука его слабо дернулась, то ли от смутного желания закрыть дверь, то ли в неосознанном протесте — кого еще черти принесли, зачем...
— Живой? — спросил Пафнутьев.
— Местами, — прошептал Худолей в ответ.
— Как настроение? Боевое?
И опять лишь слабое движение руки — той, что была ближе к гостю.
— Устал? — напористо спросил Пафнутьев. — Ночная смена? Наверно вспотел весь?
— Ох, Паша...
— Все один, все один... — продолжал истязать Пафнутьев. — Ни сна, ни отдыха измученной душе, а?
— Ох, Паша...
— Включаю свет!
— — Включай... Выключай... Я сегодня не работник.
— А когда ты работник? Хоть бы расписание повесил на дверях... Так, мол, и так, прошу обращаться после дождичка в четверг, а?
— А почему в четверг? — слабо поинтересовался Худолей чуть приоткрыв глаза.
— Ну не в понедельник же! — Пафнутьев включил свет и увидев в углу стул, присел. Вынув из кармана целлофановый пакет с фотографией, он положил снимок на стол и легонько постучал пальцем, пытаясь привлечь внимание полумертвого эксперта.
— Слушаю тебя, Паша, — чуть слышно проговорил тот и с усилием оттолкнулся от спинки стула, приняв хоть и неустойчивое, но все же вертикальное положение. Но тут же, пронзенный страшной болью, снова, откинулся назад. — Говори, Паша... Я все слышу...
— И все понимаешь?
— Почти... Говори, самое важное, я пойму... Хотя, может быть, ты со мной и не согласишься...
— Что пили? — спросил Пафнутьев.
— О! — встрепенулся Худолей, снова принимая вертикальное положение. — Как приятно, Паша, пообщаться с умным человеком... Я тебя имею в виду... Ты ведь не зря повышение получил... Есть в тебе, Паша, умение задать человеку самый главный вопрос... Обладаешь, ничего не скажешь... И что еще в тебе есть... Да, есть, не отнимешь... Тут ты, конечно, того... В общем, понимаешь. На твои вопросы, Паша, хочется отвечать и отвечать... И все так душевно, тактично... Не то что некоторые...
— Кому-то на глаза попался?
— Попался, — безутешно кивнул Худолей и скорбно посмотрел на Пафнутьева красными с перепоя глазами.
— Кому?
— Начальству, — Худолей неопределенно провел в воздухе тощей, узкой ладошкой какого-то синеватого цвета — будто мерзлой тушкой цыпленка провел по воздуху.
— Что пили? — повторил Пафнутьев.
— Ты знаешь, Паша, что самое страшное в нашей жизни? В нашей жизни самое страшное — французское зелье под названием «Наполеон». Уточняю — не коньяк, а какой-то злобный напиток, который имеет ту же крепость, продается в тех же роскошных бутылках с золотыми буквами, но обладает человеконенавистническим характером...
— Втроем уговорили? — прервал Пафнутьев чистосердечные признания эксперта.
— Нет, четвертого угостили, но немного...
— Остальные живы?
— Еще не знаю... Да и сам... То ли выживу, то ли нет...
— Выживешь, — успокоил Пафнутьев. — Закалка — большая вещь.
— Нехорошо говоришь... Вроде, как осуждаешь... Совесть тебя, Паша, будет мучить. Но я тебя прощу... Перед смертью положено всех прощать, ни на кого обиды нельзя держать, уходя в лучший мир, — последние слова Худолей проговорил с трудом и глаза его увлажнились. Он достал из кармана комок носового платка, приложил его к одному глазу, к другому и снова спрятал в карман. — Что у тебя?
— Девушка. Вернее, молодая женщина. Вот, посмотри... Сразу предупреждаю — на снимке одна женщина. Если тебе покажется, что там их две, то зайду позже.
— Красивая, — эксперт отдалил снимок на вытянутую руку и насколько смог всмотрелся в портрет. — Красивая, — снова повторил он.
— Неужели заметил? — усмехнулся Пафнутьев.
— Познакомишь?
— Она не пьет дурные напитки из заморских бутылок и не водят сомнительных знакомств.
— Это я, что ли, сомнительный? — Худолей обиженно поморгал воспаленными ресницами.
— Скажи мне вот что... У тебя есть знакомства в городской газете?
— Ну? — насторожился эксперт.
— Тогда слушай внимательно. Ты делаешь с этой фотографии репродукцию. Увеличь ее раза в три, не меньше... Глянец, кадрировка, обрезка... Чтоб все было на самом высоком уровне. Когда сделаешь, отнесешь в разетуг — Хочешь девочке приятное сделать? — усмехнулся Худолей.
— Я делаю девочке приятное другим способом.
— Каким.? — живо поинтересовался Худолей.
— Не скажу. Отнесешь снимок в газету...
— Я позвоню и тебя там примут, обласкают...
— Третий раз повторяю... Отнесешь снимок в газету. Мне там нельзя возникать.
— Опасно? — проницательно спросил Худолей.
— Да.
— Ага, понятно... Где опасно, иди ты, Худолей... — эксперт отвернулся к черной шторе на окне.
— Отдашь фотокорреспонденту, секретарю, редактору... Кому хочешь. Но снимок должен быть опубликован. И под ним текст. Три-четыре строчки, не больше.
— Какой текст?
— Сейчас я тебе продиктую... Примерно так... Всеобщей любовью пользуется на кондитерской фабрике имени Миклухо-Маклая...
— Такой фабрики нет! — перебил Худолей.
— Ну и не надо, — с легким раздражением ответил Пафнутьев. — Нет такой фабрики, напиши, что на заводе имени Карла Маркса, Фридриха Энгельса, Иосифа Сталина... Не важно. Работает и пользуется всеобщей любовью мастер, золотые руки, что там еще...
— Душа коллектива...
— Правильно, — одобрил Пафнутьев. — Душа коллектива Надежда Петровна Притулина.
— Это она и есть?
— Нет, это совсем другой человек.
— Ничего не понимаю! — Худолей передернул плечами, поерзал на стуле, пытаясь найти, более удобное место, сидя на котором, он бы все понял.
— Пьешь потому что не то, что нужно, — жестко ответил Пафнутьев.
