— На жеребца они поставили. На сивого мерина.
— Пусть так, Паша, пусть так. Но он почему-то выигрывает, этот сивый мерин. А умные, тонкие, справедливые, законопослушные граждане, озабоченные судьбой России, почему-то ничего не могут с ним поделать. Ты не знаешь почему?
— Знаю. Потому что он наш клиент.
— Может быть. Но пока — мы его клиенты. И он нас дрючит, как хочет. И оставим это. Мы договорились?
— Да, — как-то слишком уж легко ответил Пафнутьев. И этим заронил в душе прокурора новые сомнения.
— Точно?
— Сегодня же твой клиент будет на свободе.
— Сейчас, — тихо, но твердо проговорил Анцыферов, исподлобья глядя на Пафнутьева.
— Сегодня, — тоже тихо, но не менее твердо ответил Пафнутьев. — Надо же хоть немного уважать контору, — он окинул взглядом стены прокурорского кабинета. — Проведем необходимые процедуры, составим бумажки, подпишем... Вынесем постановление, обоснуем его, и, как говорится, на все четыре стороны. Все это произойдет сегодня. В пятницу. День короткий, но мы успеем. Твой приятель еще проведет вечерок в ресторане. Если у него не будет более важных дел.
— Пусть так, — согласился Анцыферов без подъема. — Паша... Но это твердо? — не мог, не мог он до конца доверять Пафнутьеву, постоянно ждал от него какого-то кандибобера, постоянно вынужден был перепроверять На явном предательстве его не ловил, но своеволие ощущал постоянно. — Я могу доложить?
— Я бы не торопился на твоем месте, Леонард. О чем ты сейчас доложишь? Что со мной поговорил? Несерьезно. Доложишь, когда человек будет на свободе.
— Тоже верно.
— Прекрасная погода, не правда ли? — Пафнутьев показал в окно, в котором едва ли впервые за последние несколько дней проглянуло осеннее солнце. Желтая листва делала свет золотистым, праздничным, даже каким-то обнадеживающим И улыбался Пафнутьев широко и откровенно, так человек, который поймал ближнего на некрасивом поступке, но великодушно простил его.
— Да, ничего погода, — смешался Анцыферов, поняв улыбку следователя. Пафнутьева он проводил взглядом, полным недоверия и сомнений.
* * *
Дубовик превзошел самого себя по оперативности. К тому времени, когда Пафнутьев вернулся в кабинет, он успел провести два опознания со всеми формальностями. Андрей съездил за Викой, привез ее на машине Пафнутьева, и она бестрепетной рукой указала на Амона, как на человека, который пытался изнасиловать ее в лифте и только вмешательство соседей спасло ее от надругательства. Именно в таких выражениях Дубовик изложил все происшедшее. Вика не возражала, а возражения Амона не произвели на следователя слишком большого впечатления.
— Было? — спросил Дубовик. — Было. А о том, расстегивал ли ты ремень, спускал ли ты штаны или они сами с тебя сползли — обо всем этом расскажешь судье, если он тебя об этом спросит.
— Нехорошо говоришь, начальник, — ворчал Амон, посылал на Вику свирепые взгляды, всхрапывал от обиды и оскорбления, но что-то произошло с ним — чем дольше он находился в прокуратуре, тем становился как-то беспомощнее.
Потом в кабинет вошел старик, который видел убийство, происшедшее у его машины неделю назад. Он, правда, оговорился, что не может твердо назвать Амона убийцей, но подтвердил, что из трех предъявленных ему для опознания человек на убийцу похож только Амон. Протокол подписал, а, уходя, еще и пригрозил Амону пальцем, будто действительно дворового шалуна отчитал.
— Поговорим, папаша, — пообещал ему н? прощание Амон. И старик, уже собравшийся было уходить, вдруг взвился. Вернулся от двери, подошел к Амону.
— Пугаешь? Меня? Ах, ты дерьмо собачее! Ах ты дрянь вонючая! Он меня решил попугать! Ты поднимись в атаку из окопа! Ты поднимись навстречу танку! Ты сходи, козел, в рукопашную, а потом пугать меня будешь! А нож в спину всадить... — и старик, размахнувшись, влепил Амону такую мощную пощечину, что тог весь дернулся и с трудом удержался, чтобы не свалиться со стула.
Амон вскочил, но не успел ничего сделать — старик оказался куда живее, чем он предполагал. Захватив все лицо Амона в ладонь, он с силой толкнул его на стул и тот с грохотом снова сел.
— Приходи, поговорим, — и хлопнув дверью, старик вышел.
— Избиваете, начальник? — проворчал Амон.
— Виноват, не уберег тебя, Амон. Садись, пиши жалобу на старика. Все опиши, дескать, избил тебя дед семидесяти лет. Давай, жалуйся, джигит! Оштрафуем старика на тысячу рублей и вручим тебе деньги. На пачку сигарет не хватит, но пару пирожков на вокзале купишь.
— Нехорошо говоришь, — Амон облизал губы, сплюнул себе под ноги, растер плевок.
— Еще раз так сделаешь, — сказал Пафнутьев, — заставлю вымыть пол. Дам ведро, швабру и будешь мыть. И не только здесь, там весь коридор затоптан. И в туалете непорядок. Такие козлы, как ты, в унитаз попасть не могут, рядом свое дерьмо кладут. Понял, козел?
Желваки, маленькие, бугристые острые желваки возле самых ушей Амона вздрогнули, напряглись и замерли. Сжав зубы, он молчал. Вошел Шаланда.
Амон вздрогнул и поглубже вдвинулся в стул. Шаланда еще от дверей улыбнулся, плотно закрыл за собой дверь, вкрадчиво приблизился к Амону. Легонько потрепал его по щеке, тот напрягся, ожидая удара.
— Вот и встретились, — мягко, даже с какой-то ласковостью проговорил Шаланда, но глаз его при этом нервно дернулся — еще налитой глаз, да и щека оставалась припухшей. — Как поживаешь?
— Хорошо поживаю.
— Ну-ну.
Протокол опознания Амона, как человека, устроившего дебош в отделении милиции. Шаланда подписал, хотя и не без колебаний. Больше всего его смущало то, что он оказался потерпевшим, не хотелось ему в документах проходить потерпевшим. Но Пафнутьев его убедил в том, что для будущего суда он важен именно, как потерпевший, причем при исполнении служебных обязанностей.
Несколько раз в кабинет заглядывал обеспокоенный Анцыферов, но Пафнутьев улыбался ему так обнадеживающе, что тот успокаивался, исчезал, но через пятнадцать-двадцать минут заглядывал снова.
— Заканчиваете? — спрашивал он, просунув голову в дверь кабинета и обеспокоенно оглядывая всех.
— К тому идет, Леонард Леонидович, — кивал Дубовик безразмерным своим носом, не отрывая взгляда от протоколов.
— Тянете, — укоризненно говорил Анцыферов.
— Успеем, — Пафнутьев беззаботно махал рукой, словно бы даже и мысли не допускал о чем-то непредвиденном, неожиданном.
— Ладно, я еще загляну, — напоминал Анцыферов.
— Загляни, Леонард, загляни, — не возражал Пафнутьев.
Но и эти его слова настораживали прокурора, он долгим взглядом изучал Пафнутьева, словно пытался проникнуть в тайные его мысли и намерения. И опять исчезал, так и не погасив своих сомнений. Единственное, чего добился Анцыферов, это того, что забеспокоился и Амон, до того сидевший мирно.
