Но в то же время весь предыдущий опыт Петровича, многочисленные его отсидки, законы, по которым он жил до сих пор, требовали твердо и однозначно — Колю Афганца и в самом деле лучше бы убрать. Тогда оборвутся все концы, тогда снова все будет спокойно, неуязвимо, недоказуемо.
— Петрович, — негромко уже в почти темной комнате проговорил Огородников. — Надо сейчас все решить. Я знаю, у тебя с Колей особые отношения...
— Надо — значит надо, — это были самые внятные слова, которые произнес Петрович за весь разговор, с тех пор как закончилась уголовная хроника по телевидению.
— Ты со мной согласен?
— Вобла схалтурил... Вот пусть он и займется, — сказал Петрович, повернувшись наконец к Огородникову и посмотрев ему в глаза прямо и твердо. — Вобла.
— Договорились, — облегченно вздохнул Огородников. — Как ты сказал, так и будет.
— А поговоришь с Воблой ты, Илья. Не могу я ему такого задания дать. Я знаю, я в курсе, но участвовать не буду. Тут ты должен меня понять. Сам же говоришь — особые отношения.
— Заметано, — кивнул Огородников. — И опять принимаю твое предложение. Нам нельзя сейчас разбегаться, Петрович. У нас только все наладилось, только пошли хорошие деньги...
— Разбегаться?
— Мне показалось, что тебя посетила такая мысль, — осторожно ответил Огородников.
— Посетила? — Петрович вскинул брови, отчего лоб его до самой опушки волос покрылся глубокими поперечными морщинами. — Да я только об этом и думаю. Как и каждый нормальный человек. Но разбегаться сейчас... Рановато.
— Ну и лады. — Огородников подошел и похлопал Петровича по спине. Ласково так похлопал, даже потрепал, как большую любимую собаку. — Лады, Петрович. Пока у нас с тобой все в порядке, во всем будет порядок. Еще по сто грамм?
— Нет, Илья. Мне хватит. И тебе тоже надо остановиться. — Петрович знал, что может иногда Илья Ильич Огородников загудеть на денек-второй-третий. — Нам всем сейчас надо бы остановиться.
— И опять согласен. — Огородников послушно завинтил крышку на бутылке. — Насчет Воблы мы решили?
— Нет. — Петрович поводил узловатым указательным пальцем из стороны в сторону. — Не надо, Илья, мне пудрить мозги. Мы решили о Коле Афганце.
— Пусть так.
Высоко подняв брови, Петрович некоторое время смотрел на Огородникова в полнейшем недоумении.
— Что-то не так? — спросил тот.
— Да нет, ничего, все путем. — Петрович опустил голову, спрятал глаза.
Он вдруг понял, что видит перед собой совсем не того человека, с которым садился за стол. В начале их беседы Огородников был гневен, напорист, все норовил в чем-то уличить его, обвинить, прижать. И вдруг Петрович обнаружил, что перед ним сидит податливый, мягкий, во всем с ним соглашающийся человек. Какая-то даже предупредительность появилась в Огородникове, боязнь сказать что-то такое, что может не понравиться ему, Петровичу. И еще дошло — Огородников попросту поторапливает его, ему не терпится побыстрее выпроводить своего гостя. И сто грамм он предложил не из гостеприимства, а тоже, чтобы поторопить Петровича, это было предложение выпить на посошок.
— Ох-хо-хо, — тяжело, со стоном выдохнул Петрович, но ничего больше не произнес. Понял он, все понял — Огородникова надо опасаться, это враг, который пойдет на что угодно. Что-то он затеял, что-то задумал, и теперь не терпится ему побыстрее провернуть эту свою затею. А что он может затеять такого, чему Петрович является помехой? И опять же ответ прост и ясен. — Пойду я, Илья, — сказал он, поднимаясь. — Будут новости — звони. Я в своем шалаше буду.
— И ты звони, — откликнулся Огородников.
Эти его слова тоже были поторапливающими: иди, дескать, Петрович, иди, не тяни.
— А где сейчас Афганец?
— Пусть об этом Вобла думает, ему нужнее, — усмехнулся Петрович.
— Тоже верно, — согласился Огородников, но при этом оба знали, что Коля Афганец на даче у Петровича. Пробежала трещина между подельниками, пробежала, тонкая, змеистая, почти незаметная, но готовая каждую секунду разверзнуться до пропасти.
Выйдя на улицу, Петрович размеренно зашагал вдоль домов, глядя себе под ноги, — сутулый, до смерти уставший человек. Он знал, что Огородников некоторое время будет наблюдать за ним — расположение окон в квартире позволяло еще около ста метров видеть уходящего от него человека.
Потом Петрович свернул в переулок, пересек заросший кленовым кустарником двор и неожиданно оказался на трамвайной остановке. Дождавшись громыхающего, скрежещущего трамвая, он поднялся в вагон, а через одну остановку сошел и остался стоять на бетонных плитах. Никто, кроме него с трамвая не сошел.
И лишь тогда, успокоившись, Петрович направился к телефонной будке с выбитыми стеклами. Бросив жетон, он набрал номер и долго ждал, пока кто-то возьмет трубку. Наконец в телефонном сундуке что-то звякнуло, щелкнуло и трубку кто-то поднял, но голоса не подавал.
— Коля?
— Я.
— Телевизор смотрел?
— Да.
— Ты засветился, Коля.
— Знаю.
— Тебя просчитают к утру.
— Примерно.
— Это... Вобла придет... Ты бойся его, Коля. Он по твою душу придет.
— Спасибо, Петрович.
Плохо поступил Петрович, он это знал. Нельзя ему было вот так себя вести, нарушил он закон и ясно это сознавал. Но ничего не мог с собой поделать. Он даже не пытался как-то оправдать свой поступок, объяснить его самому себе.
— Сделал и сделал, — пробормотал он. — А дальше, Коля, ты уже сам вертись. Я сделал для тебя больше, чем мне было положено.
«Коля молодой, — думал Петрович, удаляясь от телефонной будки тяжелыми шагами пожилого человека. — Он не знает еще, как поступают в таких случаях. — Петрович на его месте и минуты бы не остался в городе, он наверняка бы знал, что если кто из ребят и придет к нему, то с единственной целью — убрать. А Коля этого не знает, Коля из других... — Ну что ж, — подумал Петрович с усмешкой. — Теперь они на равных. Коля и Вобла теперь на равных. Пусть их...»
* * *
Пафнутьев пробегал свой коридор, стараясь не смотреть по сторонам, не видеть десятка корреспондентов, которые совали ему в лицо разноцветные микрофоны, тараторили вопросы, хватали за рукава и спрашивали, спрашивали, спрашивали. А он вырывался, убегал и прятался за своей дверью.
Накануне вечером он сознательно допустил утечку информации, чтобы внести в банду разлад и напряженность. Более того, Пафнутьев явно завысил свои знания о происшедшем, но не из корыстного желания выглядеть умнее и проницательнее, он добивался все того же — чтобы зашевелилась банда, забеспокоилась и поднялась бы из окопов, в которые залегла после кошмарного убийства.
Все оперативные работники Шаланды, все следователи прокуратуры, московские ребята отрабатывали задания Пафнутьева с утра до вечера и с вечера до утра. Такого еще не случалось, и город был взбудоражен. Звонила Москва, звонили какие-то чрезвычайно самолюбивые радиостанции из Кельна и Парижа, из Лондона и Вашингтона. Откуда только телефоны узнали, что есть такой человек на белом свете — Павел Николаевич Пафнутьев...
