Как ни странно, крови на полу осталось совсем немного, и Афганец, взяв в прихожей ведро с водой, окатил сразу весь пол. Вода тут же сквозь щели протекла вниз, смыв пятна вобликовской крови. Взяв вилы, Афганец поставил их за занавеску. Потом так же неторопливо достал с чердака вторые вилы и отнес к туалету — Петрович в случае нужды мог на них понадеяться. И острую, как бритва, лопату он отнес туда, где она и стояла, в угол между верандой и домом.
Афганец знал, что раны, которые он нанес Вобле, в общем-то не смертельны, но при одном условии — тот должен немедленно оказаться на столе хирурга. Видимо, знал это и Вобла, когда просил Афганца вызвать «скорую помощь». Он понимал, что оставленный без помощи, умрет в течение часа.
Да, через час его уже не спасти.
Собравшись уходить, Афганец внимательно осмотрел кухню и комнату. Вроде все, что можно, сделал, явных следов не оставил. Прежде чем выйти, прислушался. Снизу, из погреба, доносилось слабое не то постанывание, не то поскребывание.
— Подыхать ты, Вобла, будешь еще долго... И заслуженно. Оборотни так и должны подыхать, чтобы успеть осознать собственную подлость. Нехорошо, Вобла, идти против своих, это я знаю точно. Есть законы жизни, и нарушать их никому не позволено.
Все это Афганец проговорил медленно, негромко, самому себе, как бы оправдываясь за содеянное.
Приподняв доску у самой стены, он взял небольшой пакет с долларами и сунул его во внутренний карман куртки.
— Теперь, кажется, все...
Осторожно выйдя из дома, постоял на крыльце, прислушиваясь, потом накинул щеколду, просунул в нее заржавевшее ушко замка и вышел за калитку.
Машина Воблы стояла тут же, рядом. Это была «шестерка» песочного цвета, полная «шестерка», едва ли не лучшая модель из всего семейства «жигулей». Афганец открыл переднюю дверцу, постоял перед тем, как сесть, оглянулся по сторонам. Дачная улочка была пуста. Лишь в сотне метров у чьих-то ворот стоял «жигуленок». Но за рулем Афганец никого не увидел.
Вставив ключ в замок зажигания, он осторожно повернул его, мотор заработал тут же, через секунду. В хорошем состоянии была машина Воблы, она и должна быть в хорошем состоянии. Афганец осторожно тронул машину с места. Стараясь двигаться медленно, не привлекая к себе внимания, выехал к тупику трамвая, описал круг и направился по трассе в сторону от города. Цель его была простой и очевидной — как можно быстрее, как можно дальше уехать из города, в котором его мог узнать каждый прохожий. А добраться ему надо до теплого города Ашхабада, где остались у него надежные друзья, немало пережившие с ним в горах и пустынях Афганистана... И денег у него было достаточно, чтобы несколько лет лежать на дне, кушать дыни, пить зеленый чай, жмуриться от яркого туркменского солнца и чувствовать, как тонкая струйка пота стекает между лопатками...
Он бросил беглый взгляд на приборы — бензина было больше половины бака — можно покинуть пределы области, ни разу не останавливаясь на заправку.
«Только спокойно, только спокойно», — твердил себе Афганец. Шестьдесят километров в час, не больше, в крайнем случае восемьдесят. Чтобы ни у одного гаишника не возникло желания остановить его, заглянуть в документы, всмотреться в фотографию Воблы на правах.
* * *
Пафнутьев пребывал в том нечастом состоянии духа, когда он мог себе позволить легкую усталость, этакую замедленность в движениях, мог отвлечься и порассуждать о том, что, хотя лето было долгим и жарким, все равно скоро осень и первые желтые листья на тротуарах напоминают об этом все чаще. Мог позвонить тому же Халандовскому или Фырнину и поинтересоваться самочувствием, без всякой задней мысли спросить — как, старик, поживаешь, все ли у тебя в порядке, не нуждаешься ли ты в дружеском участии, в общении нынешним вечером...
В такое вот блаженное состояние Пафнутьев впадал редко, но всегда охотно. Это случалось, когда расследование приближалось к концу, выходило из болотной трясины на твердую почву, по которой можно было идти в полной уверенности, что тебя ждут удивительные находки, приятные неожиданности, долгожданные встречи.
В данный момент он держал перед глазами прекрасно сделанные снимки, и их глянец бросал на лицо Пафнутьева солнечные блики. А изображены были на снимках семечки, даже не семечки, а шелуха. Причем на обоих снимках эта шелуха была так похожа, так похожа, что отличить одну от другой не было никакой возможности.
Забавлясь, Пафнутьев вынул из стола большую лупу, подаренную ему когда-то Халандовским, и снова всмотрелся в подсолнечную шелуху. И снова с почти незаметной улыбкой убедился, что никакого различия в шелухе на снимках не просматривалось. Разве что фон, вот фон у них был разный. На одном снимке шелуха была разбросана по ступеньке лестничной площадки, а на втором — по линолеуму, каким обычно покрывают пол в кухнях.
Поскольку шелуха на одном снимке ничем не отличалась от шелухи на другом снимке, то у Пафнутьева были все основания полагать, что выплюнул их один и тот же человек. А что это так, подтверждали чрезвычайно тонкие исследования, проведенные в Институте судебной экспертизы.
Да, да, да!
Эти семечки выплюнул из своей поганой пасти один и тот же человек, оборотень, как их нынче стали называть весьма точно и обоснованно.
Но в тот счастливый момент, когда отглянцованные Худолеем снимки бросали солнечные зайчики на благодушное лицо Пафнутьева, он не только наслаждался, не только. Он пытался еще и еще раз убедиться в том, что имеет сейчас право позвонить старому своему другу Шаланде, чтобы сообщить тому весть неожиданную и горестную.
В тот момент, когда Пафнутьев, отбросив все сомнения, положил руку на телефонную трубку, аппарат зазвонил громко и резко, как это всегда бывает в таких случаях.
— Андрей звонит, Павел Николаевич.
— Внимательно тебя слушаю.
— Записывайте... Третий дачный проезд... Дом номер семнадцать. Наш приятель подъехал именно к этому дому, оставил машину и вошел в калитку.
— Давно?
— Да уж минут пятнадцать. Мне кажется, есть смысл узнать, кому принадлежит эта дачка.
— Вот и узнай. Там у них должен быть кто-то вроде старосты... Загляни в любой дом, и тебе все расскажут. Откуда звонишь?
— Из машины.
— Ну что ж, оставайся на месте. Я у себя. В любом случае звони.
— Понял.
После этого разговора Пафнутьев, уже не колеблясь, набрал номер Шаланды. Тот оказался на месте, но настроение у него, судя по тону, было далеко не столь радужным.
— Здравствуй, Шаланда! Как поживаешь?
— Очень хорошо.
— Как здоровье, самочувствие?
— Прекрасное.
— Может, какие заботы гнетут? Может, неприятности по службе? Или дома? В семье?
— А ты что, можешь помочь? — хмуро спросил Шаланда.
— Могу.
