Подчиняясь святости момента, Худолей почему-то встал, сам не заметил, как встал, твердо и спокойно посмотрел в глаза Михалычу, чокнулся с ним тоже твердо, не скрываясь за ухмылкой, за какими-то ненужными словами, прибаутками и шуточками — ничего этого не требовалось, более того: все это было бы лишним.
И выпил до дна.
И Михалыч выпил.
И посмотрел на Худолея с какой-то отчаянностью. Дескать, ничего мы с тобой ребята! Дескать, жаль, что не встретились раньше! Дескать, у нас еще будет кое-что впереди! Авось! Бог не выдаст, свинья не съест!
С неожиданной для его грузноватого тела легкостью он подошел к своей лежанке и, откинув свернутую фуфайку, которая служила ему подушкой, взял сверкнувший там темным металлом пистолет. А подойдя, размахнулся, но положил на стол осторожно, почти беззвучно.
Это был «Макаров».
— Где взял? — спросил Худолей, не прикасаясь к пистолету.
— Нашел, — не задумываясь, ответил Михалыч. Глаза его шало сверкали — он снял с души груз, добрый человек заверил, что все для него обойдется легко и просто, и он уже игриво поглядывал на бутылку, в которой оставалась верная половина душистого виски.
— Где нашел?
— А вон там, — Михалыч махнул рукой в сторону причудливого объячевского сооружения.
— Когда?
— Этой ночью, — Михалыч отвечал все с той же легкостью. И Худолей начал понимать, что, несмотря на всю анекдотичность ответов, бомж, кажется, говорит чистую правду. Он действительно мог найти пистолет этой ночью. «Господи! — воскликнул про себя Худолей. — Да мне и в самом деле не придется наказывать это простодушное существо».
— В котором часу? — в голосе Худолея начали появляться нотки заинтересованности и доверия. Михалыч ощутил это тут же, мгновенно — еще до того, как сам Худолей осознал, что верит бомжу.
— Да чуть ли не в полночь... Может, ближе к часу. Тут из окон частенько кое-что выпадает... Вот виски выпало этой же ночью, — Михалыч показал на бутылку.
— Как выпало?
— Люди здесь живут нервные, но состоятельные. Ссорятся, друг в друга бросают что попало!
— И бутылка не разбилась?
— В грязь упала. Чего ей сделается? Отмыл, протер, и вот хорошего человека угостить могу.
— Спасибо, — сказал Худолей и невольно потянулся к бутылке. Но, спохватившись, отдернул руку, виновато посмотрел на Михалыча: дескать, прости великодушно, сам за собой не уследил.
— Наливай-наливай! — радушно проговорил тот. — Для того она и стоит здесь! Бог даст еще чего-нибудь из окна выпадет на радость сирым и убогим!
Худолей чувствовал в себе силы отказаться от виски, он вполне мог совладать с собой и пренебречь угощением. Но опыт, большой жизненный и хмельной опыт подсказывал ему, что без глотка виски разговор иссякнет, а поддержать его надо, не все еще он выспросил у гостеприимного бомжа. А начало уже между ними возникать какое-то препятствие — стена из недоверчивости и различия в занятиях. Опять же и допрос он учинил своему собутыльнику, заставил пистолет выложить на стол, опять же дал понять, что может ему напакостить, испортить жизнь, навредить... Дал понять. Но тот великодушно простил его. Уж не ради ли еще одного совместного тоста.
— Ты хозяин, вот и наливай, — добродушно сказал Худолей, подведя под этим своим решением базу ответственную и даже нравственную.
— Тоже верно, — охотно согласился Михалыч и щедро плеснул виски в оба стакана. Больше, чем по глотку, явно больше, и Худолей отметил это с ощутимым потеплением в душе — пришло вдруг понимание, что все идет хорошо, как надо, даже лучше, чем можно было ожидать.
— Будем живы! — сказал Худолей, поднимая свой стакан, от которого уже не несло запахом машинного масла.
— Неплохо бы, — обронил бомж, опрокидывая в себя виски. — Оно бы неплохо, — повторил он, внезапно сделавшись печальным и усталым.
— Откуда синяк? — спросил Худолей.
— А! — Михалыч махнул рукой. — Хозяин врезал.
— За что?
— Я как-то в дом просочился. Не знал, что он на месте... Давно ничего из окон не выбрасывали. Кушать захотелось. Может, думаю, чего перехвачу. Только по лестнице стал подниматься, а тут он...
— Кто? — уточнил Худолей, вспомнив, что он все-таки при исполнении следственных обязанностей.
— Объячев. И врезал. Поддатый был, ни фига не соображал.
— Часто поддает?
— Он просто постоянно поддатый. Когда больше, когда меньше. Такой человек. Это не хорошо и не плохо. Бог ему судья. — Михалыч присел к столу, поставил на него локти, подпер щеки ладонями.
— Обиделся на него?
— Упаси боже! Как можно... Он кормилец мой и поилец... Должен же я чем-то расплачиваться. Вот и расплатился.
— Чем? — не понял Худолей.
— Глазом, синяком... Как скажешь. Теперь вроде и не даром хлеб его ем, воду пью.
— И зла не затаил?!
— Что ты несешь? — удивился Михалыч. — Ты чего-то не понимаешь... Какое может быть зло? Из-за чего? В жестоком мире живешь, я вижу, а?
— Да как сказать, — растерялся Худолей от этой непоколебимой философии. — А он знал, что ты здесь?
— А как же, конечно, знал. Сам слышал, как он у Кати спрашивал: бомжа, говорит, кормили? Заботился.
— Какая же ему от тебя польза?
— Может, и никакой... Держат же люди при себе собак, кошек, попугаев, хомяков... Какая от них польза? Для души держал, как того же хомяка. Или приберегал для чего-то — и об этом мне мысли приходили в голову. А может, и проще все... Какой-никакой, а я все-таки сторож, ночью всегда участок обойду — и внутри, и за забором... Тут ведь все тащат, ну вот просто все! Лопату оставишь ненароком — наутро нету. Моток проволоки, кирпич, трубу, стойку бетонную... Тащат. И правильно делают.
— Кто тащит? Эти владельцы дворцов?
— Нет... За леском деревня... А для местных любая труба, кирпич, доска — как подарок к празднику.
— А пистолет тебе зачем?
— Низачем, — беззаботно ответил Михалыч. Не настораживали его вопросы Худолея, нисколько не беспокоили. Шла ли речь об украденной лопате или о пистолете под фуфайкой. — Вещь хорошая, надо в порядок привести. Утром спросят — я верну. Чистый, смазанный, хоть сейчас в работу.
— Какую работу? — насторожился Худолей.
— А какая ни придется, — бомж махнул рукой.
— Глушитель был при нем?
— А что это?
— Трубка такая, на ствол навинчивается.
— Эта, что ли? — Михалыч резво поднялся и из-под той же фуфайки на лежанке вынул протертый, смазанный, чистый глушитель.
— У тебя о нем никто не спрашивал?
— Нет, не спрашивали. Рано еще, проснутся — начнут искать. А я и скажу — вот он. Опять мне кое-чего перепадет, опять недельку продержусь, все ближе к теплу. У нас так, — Михалыч подошел к кушетке, присел на нее, пригорюнился, поставив локти на колени. — У нас так, — повторил чуть слышно.
