Где-то шатался по московским улицам неприметный, сухонький, согбенный мужичонка по имени Вася и по кличке Курок. К чему стремился, что затевал — ни с кем не делился.
Генеральный восседал в своем кресле, принимая решения важные, государственные, на политическом уровне. Его сотрудник Шумаков жил неприметно, с Пафнутьевым общался легко и охотно, проявляя интерес не только к его здоровью, семейным обстоятельствам, но и ко всему прочему тоже проявляя интерес. Что делать, такой человек, открытый и любознательный. Не знал, не знал Шумаков, какие тучи сгущаются над его непутевой головой, какие люди смотрят за ним пристально и неотступно, отмечая до минуты, когда он приходит на работу, когда уходит, где ночует, кому звонит, это тоже ныне поддается установлению, поддается, ребята, и не надо в этом сомневаться.
Ну и так далее.
Да, о президенте забыли. Посетил южные берега, встретился с несколькими главами различных государств в обстановке теплой и непосредственной, как сейчас принято говорить — без галстуков. Каких еще предметов туалета на них не было, корреспонденты не сообщали, видимо, им позволили упоминать только галстуки, хотя и кроме галстуков мужчине во цвете лет есть что с себя снять, оставаясь в приличном виде.
Иногда Пафнутьева охватывало странное состояние — он ощущал себя как бы во враждебной стране, где вынужден был скрывать свои убеждения, а окружающие его люди только и мечтали все о нем вызнать, установить и, не дожидаясь твердых доказательств, принять решения жесткие и окончательные.
Его какое-то время спасала мужиковатая привычка прикидываться простоватым, простодушным, а то и откровенно глуповатым.
Но это не могло продолжаться слишком долго — его истинная сущность вылезала из каждого поступка, вопроса, подписанного протокола. И Лубовский в далекой прекрасной Австрии между посещениями венской оперы и поеданием венских пирожных постоянно ощущал, что где-то там в далекой суетной Москве плетутся кружева почти невидимые, почти прозрачные, но эта их невидимость, эта их прозрачность нисколько не вводили его в заблуждение, он прекрасно знал, насколько они прочны и губительны. А предстоящая государственная должность требовала непорочности, пусть видимой, условной, искусственно созданной, но именно политической, нравственной, финансовой непорочности.
Пафнутьев ясно это сознавал и старался не терять осторожности. С Халандовским он встретился с теми же мерами предосторожности. Андрей все так же старался оторваться от «хвостов», независимо от того, были ли они на самом деле. На этот раз для встречи Халандовский назначил новый адрес, благо друзей у него в Москве оказалась достаточно. Полукриминальный образ жизни позволял ему испытать каждого, и в то же время каждого он убедил в собственной надежности. Что делать, ребята, что делать, страна вместе со своей прекрасной столицей скатилась в криминал, и все мы с вами живем настороженно и опасливо, стараясь не подставлять беззащитный бок, уберегаясь и от странных личностей с накачанными шеями, и от людей в форме — и то и другое одинаково необходимо. Это жизнь, ребята, жизнь, а не авторское злопыхательство.
— Здравствуй, Паша, — сказал Халандовский без прежнего напора, да и какой напор, какая радость встречи, если в своей стране приходится встречаться тайком, оглядываясь по сторонам и прячась за киосками, кустами, фонарными столбами. Халандовский открыл дверь не полностью, не так, как совсем недавно, когда он распахивал дверь, улыбался и широко разводил руки в стороны. — Рад тебя видеть в это прекрасное утро! — еще нашел он в себе силы слегка пошутить.
— И я рад. — Пафнутьев прошел в коридор и тут же услышал, как за его спиной щелкнул замок двери.
— Как протекает жизнь?
— Где-то я слышал другие слова — как вытекает жизнь, — усмехнулся Пафнутьев.
— И как она вытекает?
— Успешно.
— Хочешь выпить?
— Не хочу. — Пафнутьев упал в низкое кресло и вытянул перед собой ноги.
— У меня такое ощущение, что ты пробирался сюда короткими перебежками.
— Ты всегда был умным и проницательным человеком, — ответил Пафнутьев.
— А я и сейчас такой. — Халандовский осторожно опустился в соседнее кресло. — И намерен таким оставаться.
— Тогда я тебя слушаю. — Пафнутьев поставил локти на колени и подпер щеки кулаками.
Халандовский поднялся с тяжким вздохом, принес из какой-то щели, из какого-то тайного уголка обгорелый портфель Лубовского и поставил его у ног Пафнутьева. Сам снова опустился в кресло.
— Значит, так, Паша... Тебе в руки попали неплохие бумажки, совсем неплохие. Можно даже сказать, хорошие. Мои ребята, знающие люди, внимательно их прочитали.
— И что?
— Эти бумажки дают основание возбудить уголовное дело по факту мошенничества в особо крупных размерах.
— Против кого возбудить уголовное дело? — спросил Пафнутьев с легким раздражением.
— Против Лубовского, Паша. Он не зря много раз напоминал тебе об этих бумагах. Деньги предлагал?
— Было.
— Ты отказался?
— Так уж получилось, — виновато признался Пафнутьев, как признаются в собственной глупости.
— Не жалеешь?
— Только перед сном.
— Это правильно... Обычно перед сном людей посещают самые правильные мысли, можно даже сказать — прозрения.
— Что делать... Видимо, время упущено.
— Вовсе нет! — быстро ответил Халандовский.
— Тебе это известно точно?
— Конечно! Мы перезваниваемся. Он постоянно передает тебе приветы. Видимо, любит тебя.
— И ему поклон, — вздохнул Пафнутьев. — Я его тоже люблю. Если опять позвонит, передай, что я постоянно о нем помню.
— Он тоже тебя не забывает, — жестковато сказал Халандовский. — Хочешь, поделюсь умными мыслями?
— Хочу.
— Мне кажется, у тебя нет выбора. Подожди, не перебивай. — Халандовский выставил вперед тяжелую ладонь. — У Лубовского прямой выход на президента. Совсем недавно в этом могла убедиться вся страна. Их милая беседа была много раз показана по всем каналам телевидения. Мои ребята по их губам восстановили содержание этой беседы.
— Это возможно? — удивился Пафнутьев.
— Не задавай глупых вопросов. Вот текст их беседы... Когда они во время приема олигархов мило обменивались любезностями. — Халандовский вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги и протянул его Пафнутьеву.
Тот взял лист, медленно, будто опасаясь, развернул его и не торопясь вчитался в машинописной текст. Потом так же медленно свернул и сунул себе в карман.
— Я могу это взять? — спросил он.
— Для тебя текст и сделан.
— Спасибо. Ему можно доверять?
— Ровно на сто процентов.
