Алена прошла холл, в котором сильно пахло краской (видимо,
где-то поблизости шел ремонт), и начала подниматься по лестнице. Она и сама,
без подсказок всяких шипящих дам знала, что находится библиотека на первом
этаже обычного многоквартирного дома. Французский первый этаж — это наш второй.
Подняться на первый этаж (звучит уморительно, не правда ли?) можно было или на
лифте, или по узехонькой винтовой лестничке с неудобными ступеньками. Лестничка
находилась не в основном подъезде, а в неудобной шахте, и когда Алена шла по
ней в библиотеку, каждый раз у нее возникало такое чувство, будто она
взбирается на какую-нибудь колокольню, а когда возвращалась, казалось, что
спускается в какое-нибудь подземелье, скажем, замка Иф. Сама библиотека располагалась
в довольно тесной квартирке. Конечно же, великий русский писатель Тургенев,
основывая русскую библиотеку, никак не подразумевал, что она будет находиться в
столь неприспособленном помещении, однако превратности судьбы заставили ее
перебраться именно сюда. А впрочем, бывает и хуже, здесь книгам все же есть где
стоять, и каталоги отличные, и даже компьютером разжилась библиотека…
Алена поздоровалась с двумя милыми дамами, которые здесь
владычествовали, и прошла в зал (зальчик!) каталогов. Там уже работали
несколько человек, но на негромкое «здравствуйте» новой посетительницы (Алена
Дмитриева когда-то где-то прочитала, что умный человек здоровается первым, и
всю жизнь придерживалась этого принципа, а потому выходило, что она практически
одна такая умная) никто не ответил. Увы, соотечественники наши угрюмы и
неприветливы, а также хамоваты — в отличие от французов, которые, чудится, на
свет рождаются, уже зная три волшебных слова: bonjour, pardon, merci, что в
переводе на язык родимых осин означает: «здравствуйте», «извините», «спасибо».
Везло ей нынче на хамоватых соотечественников, везло!
«Интересно, кто такая была та особа? — размышляла Алена,
перебирая карточки в длинном каталожном ящичке, озаглавленном: „Эмиграция.
Воспоминания, автобиографии“. — Небось из бывших. Причем из очень давних
бывших! Нас всех, „советских русских“, конечно, ненавидит. И правильно делает.
А за что нас, строго говоря, любить? Да ладно, нечего думать о ней, работать
надо!»
Наша мыслительница сноровисто просматривала карточки, занося
на листок наиболее интересные названия. Разумеется, делала она это не ради
простого любопытства или из страсти к чтению, а исключительно для дела. Потому
что Алена Дмитриевна писала не только обычные детективы из серии «Пришел,
увидел, застрелил», но и так называемые детективы исторические типа: «Пришел,
увидел, застрелил из дуэльного пистолета» или «Пришел, увидел, заколол шпагой».
Как ни странно, такие псевдоисторические поделки ей весьма удавались. Главным
образом потому, что Алена обожала конкретные исторические детали, которые и
придавали особый интерес ее творениям. Раскапывать эти детали ей никогда не
надоедало, вот отчего она и была завсегдатаем библиотек. Последнее время ее
заинтересовала история русской эмиграции. А как известно, нет более интересного
источника сведений, чем воспоминания очевидцев, мемуары. В библиотеке же
парижской имелись мемуары воистину уникальные. Именно поэтому Алена (она была
изрядный трудоголик!), приехав в Париж к подруге — развеяться, повеселиться и
немного подлечить истрепанные последними событиями личной жизни нервы, — чуть
ли не тотчас отправилась в русскую библиотеку.
Алена выписала несколько названий и собралась пойти сделать
заказ, как вдруг заметила на полу несколько ящиков с книгами. А также увидела
листок бумаги, прикрепленный к стене над этими ящиками. «Bce по 5 евро».
Понятно: освобождая место для новых поступлений, библиотека распродавала никем
не читаемое старье или лишние дубликаты. Писательница немножечко повздыхала о
том, что, очень может быть, настанет время, когда и ее книги (они тоже имелись
в этой библиотеке и вроде бы даже пользовались читательским спросом) будут
лежать в таких же ящиках среди прочего второили даже третьесортного мусора.
Наша героиня весьма трезво оценивала свое место в мировой и отечественной
литературе и точно знала, что не принадлежит к властителям умов. Однако
зацикливаться на сей пессимистической мысли Алена не стала. Во-первых, она была
по Зодиаку Дева, а чуть не во всех гороскопах сказано, что представители этого
знака редко бывают оценены при жизни по достоинству, зато после смерти получают
свое. То есть надежда на посмертную славу ее все же грела. Но даже если
прогнозы не сбудутся и детективы Алены Дмитриевой когда-нибудь, лет через
пятьдесят, все же угодят в аналогичный ящик по аналогичной цене, она все равно
никогда об этом не узнает…
Алена склонилась над ящиками. Там было море изданных в
Москве и Ленинграде томиков с унылыми совковыми названиями. Наверное,
диссиденты всех поколений, бежавшие из Советского Союза, первым делом отрясали
со своих стоп именно этот идеологический прах, презентуя его Тургеневской
библиотеке. Ничего интереснее «Хождения по мукам» Алена не нашла, однако данная
книга у нее, разумеется, имелась, читала ее наша героиня не раз, не два и даже
не три, поэтому покупать ее она не собиралась. И все же взяла том в руки, открыла
наудачу. Мельком посмотрела на знакомые, любимые строки и словно с давними
друзьями встретилась, переглянулась, словом перекинулась:
«Данюша, милая, — писала Катя, — до сих пор ничего не знаю
ни о тебе, ни о Николае. Я живу в Париже. Здесь сезон в разгаре. Носят очень
узкие внизу платья, в моде шифон. Париж очень красив. И все решительно, — вот
бы тебе посмотреть, — весь Париж танцует танго. За завтраком, между блюд,
встают и танцуют, и в пять часов, и за обедом, и так до утра. Я никуда не могу
укрыться от этой музыки, она какая-то печальная, мучительная и сладкая. Мне все
кажется, что хороню молодость, что-то невозвратное, когда гляжу на этих женщин
с глубокими вырезами платьев, с глазами, подведенными синим, и на их кавалеров.
В общем, у меня тоска…»
Алена захлопнула книгу и зажмурилась. Не про нее ли
написано? Она тоже считала, что Париж очень красив… У нее тоже тоска. И ей тоже
казалось, будто она давно хоронит — какое там, давным-давно похоронила! —
молодость, потому что когда-то, как будто уже во времена незапамятные, она
танцевала танго с Игорем, только не то, аргентинское, которое танцевали в
Париже в 1914 году, а другое — новое, деревянное, грубое, так называемое
классическое танго, состоящее из нелепых шагов на полусогнутых ногах, из неуклюжих
движений под прекрасную музыку. Но тогда Алене было все равно, что танцевать,
ведь он был рядом, он прижимался к ней, она прижималась к нему, он улыбался, и
губы его были рядом, и глаза, эти его глаза, любимые и лживые, которые
одинаково сияли для всех, а она-то думала…
Ладно, проехали. Больше никаких воспоминаний об Игоре!
Хватит, в самом деле, снова и снова ходить по этим самым мукам!
