— Когда? Да в пятницу! — насмешливо блеснул на нее глазами
Габриэль. — Я не раз слышал объявления по радио, а в субботу в газетах был
опубликован призыв: всех, что-то знающих об убийстве у холма Сакре-Кер, всех,
кто находился там около двенадцати часов или чуть раньше, просят немедленно
прийти или позвонить в комиссариаты своего аррондисмана
[13], а уж те свяжутся
со следственной группой, работающей по этому делу. Или, может быть, я ошибся, и
вы уже побывали в своем комиссариате и даже, быть может, начали давать
показания?
Алена только моргнула — раз и другой, глубоко вздохнула — от
неожиданности почему-то дыхание перехватило, глупо пробормотала:
— Что?..
— Что, что… — пробурчал Габриэль. — Я угадал? Вы не ходили
давать свидетельские показания?
— Я ничего об этом призыве не знала! — воскликнула,
защищаясь, Алена. — К тому же мне было…
Она осеклась. Ей и впрямь было не до свидетельских
показаний, она вообще забьет о страшной истории, приключившейся около
Сакре-Кер, потому что всецело была занята собственной историей. Правильнее
сказать — историей собственной болезни. Она ведь сама стала жертвой
преступления, чуть ногу не сломала — разве ей было до чего-то другого?! Но она
скорее откусила бы себе язык, чем призналась Габриэлю в том, что свалилась в
библиотеке с лестницы (пусть даже не по причине собственной неуклюжести, а по
милости какого-то злоумышленника!), что у нее сейчас перетянуто эластичным
ремнем колено, что колено это болит… Ну да, у каждого свои понятия о гордости и
гордыне!
— Ведь в полиции могут не только укорить вас тем, что вы
вовремя не объявились с ценными свидетельскими показаниями, но что именно в
вашем присутствии слишком уж часто происходят убийства неизвестных.., да еще
под синими одеялами!
Ну конечно, конечно, коне-е-ечно, предполагалось, что эта
русская дурочка сейчас хлопнется в обморок прямо в объятия французского ковбоя
— от изумления хлопнется. Но не на такую напали, мсье! Северные девушки не
только горячи — они отличаются умом и сообразительностью. Поэтому Алена просто
усмехнулась краешком рта, глядя в наглые — теперь она это точно знала: ух,
какие наглые! — темные глаза Габриэля:
— Что-то не пойму, вы обо мне говорите или о себе?
— В каком смысле? — сделал он вид, будто не понимает, но в
непроницаемых — наглых! — глазах уже что-то дрогнуло, и, надо отдать ему
должное, он не стал корчить из себя идиота:
— Ага, значит, вы меня все-таки тогда заметили там, около
Сакре-Кер!
Еще минута — и Алена сама расписалась бы в полной дурости,
простодушно сообщив Габриэлю, что просто догадалась о его присутствии там,
около карусели: ведь никто (ни одна живая душа, даже Марина) не знал о том, что
Алена фактически присутствовала при убийстве, а если он знал, значит, сам там
был… Но тотчас она мысленно схватилась за голову: «стетсон», господи боже!
Человек в белом пиджаке и «стетсоне», дремавший на скамье под балюстрадой! В
самом деле, слишком уж много «стетсонов» клубится вокруг Алены Дмитриевой, гораздо
проще предположить, что их на самом деле два: фирменная шляпа карусельщика и
«стетсон» Габриэля. Нет, три: еще «стетсон» какого-то тощего человека в черном,
обогнавшего Алену на рю де Баланс незадолго до трагического приключения в
библиотеке.
А некто в «стетсоне», танцевавший этой ночью танго под
окнами домика Сильви?
Алене очень хотелось спросить Габриэля, не он ли это был,
однако не спросила. Потому что внезапно сообразила: ладно, она не пошла в
полицию, потому что, в отличие от него, не знала об объявлении, но ведь она —
всего-навсего свидетельница! А Габриэль.., ого, может быть, и не только.
Вернее, не столько! Не столько свидетель, сколько…
Возле карусели он сидел на скамейке, соседней с той, на
который лежал первый убитый бродяга. И у него были реальные возможности
незаметно прикончить спящего. И вот теперь Алена обнаружила Габриэля
практически рядом с новым трупом. Где гарантия, что он не вышел из дома за
несколько минут до возвращения Алены? Где гарантия, что не он вытер о траву
окровавленный нож, а потом.., а потом не бросил его в пруд? Ну, конечно! То-то
он стоял около пруда, когда его окликнула Алена! А все остальное он разыграл
как по нотам… Но кто знает, куда заведет его эта игра?
И Алене снова стало страшно. Так страшно, что она вдруг
кинулась бежать — на сей раз в правильном направлении, к усадьбе Терри, и
мчалась во всю прыть, каждую минуту ожидая услышать запаленное дыхание за
спиной или вообще словить пулю между лопаток… А вдруг дурацкие ковбойские
кольты не такие уж дурацкие, а настоящие, вдруг заряжены по-настоящему?
Алена прибежала, успокоилась, а потом началась милонга. И
теперь она снова испытывала тот же жуткий страх. Габриэль отменно танцует. Он
обожает аргентинское танго — сам об этом сказал.
Что, вот что он делал ночью около дома Сильви?
Выслеживал Алену? Неужели снова случайность, совпадение? Или
нет? Два синих одеяла, два убийства — и дважды рядом Габриэль. Это тоже
совпадения? Или.., нет?
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЗОИ КОЛЧИНСКОЙ
Мы протиснулись в темноту мужской камеры и несколько
мгновений стояли молча, давая глазам привыкнуть. Здесь царила совсем другая
тишина — тишина пустоты, и ноздри мои напряглись, почуяв запах сырой земли.
Значит, и правда был сделан подкоп! И люди через него ушли!
— Ну да, — шепнула Малгожата, — я ведь говорила! Их нет! Они
уже на свободе. Теперь наш черед!
Надзиратель чиркнул спичкой, освещая камеру. Она была пуста,
и мы увидели горку земли в углу, возле последних в ряду нар.
Метнулись туда — в полу зияла дыра. Спичка погасла.
Надзиратель зажег еще одну. Потом выхватил из-под мундира палку, обмотанную
чем-то, пахнущим смолой. Поднес к ней спичку — это оказался факел, который вмиг
запылал.
— Скорей! — сказал он. — Спускайтесь. Огня хватит ненадолго.
Смотрите внимательно под ноги, берегите себя.
На меня он даже не глядел. Вся его забота, все слова были
обращены к одной Малгожате.
— Я буду ждать тебя где условились, — проговорила она, легко
коснувшись его лица рукой. И выставила ладонь, останавливая рванувшегося к ней
мужчину:
— Тише! Потом! Зоя, надень ботинки!
Я опустилась на пол, сунула ноги в ботинки, кое-как затянула
шнурки, вскочила. Малгожата стояла над ямой, подсвечивая факелом. Потом она
проворно присела на край и опустила было туда ноги, но тотчас вскочила:
— Нет! Страшно!
