Голос ее сделался жалобным, как у ребенка.
— Давай я пойду вперед, — предложила я, хотя и мне было
страшно, почти невыносимо страшно.
— Нет! — Малгожата вцепилась в мою руку. — Нет, я боюсь!
Гжегош! — Она с умоляющим видом повернулась к надзирателю, которого, как
оказалось, звали Григорием, что по-польски Гжегош. — Пойди ты первый. Я боюсь.
«Ему нельзя спускаться в подкоп! — мелькнуло у меня в
голове. — Там разрытая сырая земля, которой он перепачкается с головы до ног! И
когда вернется, красные сразу поймут…»
Я уже приоткрыла рот, чтобы сказать это, однако Малгожата,
сжимавшая мою руку, вдруг вонзила в меня ногти, словно кошка, которая выпускает
коготки, чтобы удержать рвущуюся мышь.
«Молчи! — словно бы приказал мне этот жест. — Молчи!»
И я промолчала.
Видимо, Григорий был вовсе зачарован этой женщиной —
повиновался он ей рабски. Не промедлив ни мгновения, не поперечив ей ни словом,
он опустил ноги в подкоп и спрыгнул вниз. Высота лаза была ему по грудь, но он
ведь очень низкорослый. Нам с Малгожатой будет чуть выше пояса. Значит,
придется ползти на коленях.
«На что же мы станем похожи? — с тоской подумала я. — Мои
чулки, мои последние чулки — они протрутся на коленях! А что станется с
пеньюаром Малгожаты?!»
Право, есть мысли, которые способны прийти в голову только
женщине! Мужчине до такого не додуматься вовеки.
Ладно, сейчас главное — выбраться из тюрьмы, а там видно
будет!
И вдруг я вздрогнула… Из-под земли, из тьмы, словно бы из
преисподней, донесся мучительный стон.., едва различимый, точно вздох…
— Что это? — похолодев от ужаса, прохрипела я. — Что это
было?!
— Я так и знала… — пробормотала Малгожата севшим голосом. —
Я так и знала, что кто-то остался караулить выход с той стороны. Они боялись
погони. Надо подождать хотя бы четверть часа. Они должны убедиться, что Гжегош
был один, что они могут спокойно уйти.
Я с трудом поняла, о чем она. Ну да, бежавшие офицеры
опасались погони, поэтому поджидали у лаза, не появится ли из него кто. И
верный Григорий принял тот удар ножом или пулю, которая иначе досталась бы
Малгожате или мне, пойди я первой, как собиралась!
«Нет, — вяло подумала я, — это был именно нож, а не пуля.
Иначе мы бы услышали выстрел, да и не только мы, охрана тоже. Стрелять беглецам
было небезопасно».
И тут же я ахнула, поразившись собственному бездушию и
спокойствию Малгожаты:
— Ты.., знала?!
— Успокойся, — холодно приказала она. — Кто-то должен был
погибнуть. Лучше он, чем мы. А кроме того, это честнее, чем разорвать ему
сердце обманом. Еще, чего доброго, начал бы гнаться за нами, преследовать,
выдал бы… А так он умер героем. Может быть, красные занесут его в свои святцы.
А со мной он сможет поквитаться.., там, где кипит смола в котлах и трещат дрова
адских костров. Молчи и слушай. Они должны убедиться, что здесь больше никого
нет, и уйти. Иначе мы тоже пропадем.
Не знаю, сколько времени провели мы с этой неумолимой
женщиной, склонясь над сырой яминой, ставшей могилой верного Григория. Мне
казалось, прошло много часов. Но вот до меня долетел бой на старой колокольне:
один удар.., второй.., третий… Неужели прошло всего лишь полчаса с тех пор, как
мы вышли из нашей камеры?!
— Придется рисковать, — прошептала Малгожата. — Боюсь,
кто-нибудь хватится Григория. Ждать больше нельзя.
Я шагнула к яме. Я не сомневалась, что она отправит меня
первой — чтобы, если нас все же стережет засада, первый удар достался мне. Я
вдруг подумала, что именно за этим она и взяла меня с собой — в качестве живого
щита!
Гордость не позволила мне сказать хоть слово. Я только
потянула с плеч камизэльку, чтобы вернуть хозяйке, но Малгожата увидела это
движение и правильно его поняла.
— Ну нет! — усмехнулась она. — Ну уж нет, первой пойду я!
Люблю испытывать судьбу! К тому же я точно знаю, что ничего со мной не
случится.
И не успела я и глазом моргнуть, как она села на край ямины
и прыгнула вниз. Охнула, засмеялась и, бросив насмешливо:
— Догоняй, сокровище мое! — исчезла в темноте.
* * *
Деваться от этих мыслей было совершенно некуда. И некуда
было деваться от страха. Тем более что боялась-то Алена теперь не только за
себя. А Марина с Лизонькой? А Морис? Если именно Габриэль прикончил тех двоих,
что ему помешает совершить еще одно, еще другое, еще третье убийство? Может
быть, Алена прочитала (и написала!) слишком много детективов, может быть, у нее
разыгралось воображение, может быть, убить не так-то и легко, как утверждает
известное произведение Агаты Кристи, но справиться с собой и со своими страхами
нашей героине было уже невозможно.
Конечно, как у всякого добропорядочного существа, у нее
мелькнула мысль все же обратиться в полицию. Но.., доказательств вины Габриэля
ровно столько же, сколько и доказательств ее собственной вины. Ей ведь могут
сказать: а докажите, сударыня, что не вы зарезали этого бедолагу. Чем? Да
чем-нибудь. Зачем? Да зачем-нибудь! Еще и в самом деле посадят до окончания
следствия по делу, черт их знает, этих французских полицейских… Жаль, что не с
кем посоветоваться. Правда, сестра Марины замужем за французским частным
детективом Бертраном Баре, с которым у Алены еще с прошлого года установились
наилучшие отношения (вместе обводили вокруг пальца русско-французского киллера
Никиту Шершнева!), однако сейчас Бертрана не было в Париже: семейство Баре
гостило в Бретани, у его сестры. Приходилось, как обычно, рассчитывать только
на себя. Но единственное, что могла сделать Алена для собственной безопасности
и собственного спокойствия, это найти Габриэля в Париже — и потихоньку следить
за ним.
Легче сказать, чем сделать!
Или лучше не делать вообще ничего? Если Габриэль и в самом
деле опасен, если он и впрямь убийца, от него можно спастись самой и спасти
дорогих тебе людей только одним-единственным способом: убедив его в собственной
безвредности. В том, что она не намерена никому открывать жутких тайн,
сопровождавших их знакомство, а главное, сама эти тайны открывать не намерена.
Ей ни до чего нет дела! Она не намерена высовываться, она будет сидеть тихо —
тише воды ниже травы!
