Текст на первой странице начинается с большого отступа, и
сердечко как раз попадает на этот отступ. Теперь страница 8: «душно».
Теперь, надо полагать, следует заглянуть на страницу 18, раз
уж это число столь настойчиво подчеркивается?
Здесь в сердечко попадает quo. В тексте выражение — status
quo.
Стоп, надо выписывать.
Теперь уже и ручка нужна! Алена снова встала. Надо надеяться,
не потребуется включать компьютер и выходить в Интернет?
Так, пишем душно quo…
Поехали дальше, прикладываем закладку к странице 2 —
«поручик»…
Душно quo поручик Страница 6 — «для».
Логически мысля, нужно опять приложить закладку к странице
18. Но тогда в сердечко снова выглянет quo? Выглянет — и станет квакать по
всему тексту, который сконструирует Алена: ведь через каждые два слова придется
смотреть на восемнадцатую страницу!
Нет. Не придется. Не придется потому, что занятие это
совершенно бессмысленное, а бессмыслицей Алена заниматься не желает. Тем паче в
третьем часу ночи. Спать пора!
Она сбросила на пол плоды своих трудов, выключила свет,
легла на спину, воткнула в уши французские затыкалочки, гарантию спокойного
сна, и в самом деле заснула — совершенно безмятежно. И никакие лысые любовники
на алых «Ягуарах» не тревожили ее в этом сне… Правда, приехала вдруг на том
самом «Ягуаре» с поднятым верхом старая-престарая дама с лихорадочным румянцем
на впалых щеках, злорадно засмеялась в лицо Алене, просвистела на одних
свистящих и шипящих звуках:
— Ждэш воссссэмнадцат! Ишшэшшь? Ишши, ишши!
И укатила по рю Друо, между кадок с кустами остролиста и
декоративного клена, куда-то по направлению к бульвару Осман.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЗОИ КОЛЧИНСКОЙ
Мы с Малгожатой так и замерли.
Картина, конечно, была со стороны необыкновенная: на пологом
берегу Свии, неподалеку от городской тюрьмы, стоят три человека — перемазанные
землей затравленные беглецы, чьи жизни находятся под угрозой, и беседуют о
какой-то исторической реликвии!
«Да он с ума сошел! — мелькнуло у меня в голове. — Помешался
от перенесенных страданий!»
Видимо, та же мысль пришла и Малгожате, потому что она
чуточку отстранилась и сказала историку очень осторожно:
— Извините, друг мой, с радостью поговорю с вами об этом, но
не сейчас: в любую минуту нас может хватиться тюремная охрана. Мы должны
немедленно уходить отсюда, только нужно сначала хоть как-то помыться и
переодеться. У меня есть мужская одежда, но вряд ли она будет по размеру. Во
всяком случае, все чистое. Если вам и вправду некуда податься, негде скрыться,
присоединяйтесь к нам. Мы хотим как можно скорей перейти линию фронта. Пойдете
с нами? В пути и поговорим.
— Конечно, я согласен! — с готовностью откликнулся историк.
Дальше мы действовали с неимоверной быстротой. «Захоронка
Гжегоша» нашлась невдалеке от того места, где лежал связанный историк. А
впрочем, что ж я его все так называю? Мы ведь уже узнали, что его звали Евгений
Евгеньевич Всеволжский.
Мы разобрали вещи и пошли к реке. Всеволжский мылся за сотню
шагов от нас, а потом влез в одежду мастерового. Видимо, она была приготовлена
несчастным Григорием для себя, он, скорей всего, надеялся бежать вместе с
Малгожатой. Одежда была Всеволжскому широка и коротка, но выбирать не
приходилось, у нас тут не «склеп конфексья», как выразилась Малгожата, то есть
не магазин готового платья. Мне достались ее кофта и юбка, которые по росту
были как раз, но в груди и бедрах их вполне можно было обернуть вокруг меня два
раза. А впрочем, накинув знаменитую камизэльку, я сделалась похожа на
полудеревенскую-полугородскую барышню в высоких шнурованных ботинках (надела
свои, потому что у туфель Малгожаты были такие каблучищи, что я бы с места
вовеки не сдвинулась, однако чулки поменяла с удовольствием) и с чистой, заново
переплетенной косой через плечо.
Малгожата, в самом что ни на есть простом, узком, почти
гимназическом платье выглядела невероятно хорошо. Всеволжский глаз с нее не
сводил и то и дело спотыкался и норовил сбиться с пути.
Едва переодевшись, с все еще мокрыми волосами, мы поднялись
на маленькие улочки, которые, чуть расширяясь, пересекались с главной улицей.
Затем миновали в обход центр города и прошли оврагами к улице Пушкина, которая
в Свийске почему-то находилась не в центре, а уводила на окраину.
По пути Малгожата дала нам хлеба, сыру, яблок и воды (все
это, даже вода в армейской фляжке, тоже нашлось в «захоронке Гжегоша»). Дай бог
ему царствия небесного за его предусмотрительность! Мы на ходу поели.
Тем временем начало светать.
Малгожата предупредила, что к линии фронта мы выйдем часа
через два, и переходить ее придется совсем открыто. Во-первых, красные не ждут
такой наглости, и, может быть, нам удастся уйти достаточно далеко, прежде чем
они начнут стрелять нам в спину, а во-вторых, с другой стороны белые при свете
дня не станут без всякого предупреждения палить в тех, кто идет на их
территорию, а сначала поглядят, кто идет.
И вот, пока мы быстро шли по увечной, колдобистой улочке,
отдохнувший и уже поверивший в близкую свободу Всеволжский снова завел разговор
об ожерелье Клеопатры.
— Что-то я такое слышала, — небрежно ответила Малгожата. —
Кто-то мне о нем рассказывал. Но я всегда считала, что это некая семейная
легенда, красивая сказка и что ожерелья на самом деле не существует. Послушай,
Зоя, это и в самом деле интересная история!
