Дамы, пойманные на месте преступления, жутко смутились,
начали что-то бекать и мекать, оправдываясь, и наконец выяснилось, что эта
самая мадам де Флао — невероятно щедрая меценатка, одна из тех благотворительниц,
на средства которых и выживает сие богоугодное заведение. Потому-то отказать ей
в просьбе просто неудобно. «Не-у-доб-но, вы понимаете, Алена Дмитриевна?»
— Ну и что? — сердито спросила вышеназванная. — Я тоже в
некотором роде меценатка. Я вам дарила свои книги? Дарила. Они пользуются
спросом? Пользуются. Ну так дайте мне книжку до субботы. Это же фактически на
один день! Вы ведь уже скоро закрываетесь, а я буду здесь ровно в три, к самому
открытию, даже раньше, если нужно, и принесу книгу в целости и сохранности, и
ваша мадам де Флао сможет ее взять. Ну что случится, если она подождет всего
денек?! Ведь если бы я не нашла книгу, она бы ее вообще никогда не получила!
Дамы призадумались. Конечно, им было неловко, что они так
бездарно прокололись. Но сами виноваты! К тому же в доводах Алены была
определенная логика. И в конце концов библиотекарши, повздыхав, дали-таки ей
книжку, отклонив даже предложение взять залог, а положившись только на
честное-пречестное, самое-самое расчестное слово писательницы быть здесь ровно
в три часа. Правда, не в субботу, а в пятницу. «Вообще-то, для посетителей в
это время библиотека закрыта, мы работаем с картотекой, наводим порядок в фондах,
но от вас книгу примем, раз такое дело», — сказали они. Алена возблагодарила
судьбу и добрых женщин, положила книгу в сумку и, прижав к груди, отправилась
домой. Она была уже на пороге, когда вдруг услышала голос старшей
библиотекарши:
— Мадам де Флао! Нашлась, нашлась книга вашей матушки!
Нашлась! Да, это большая радость. Нет, нет, сейчас не приходите, вы сможете
получить ее только в субботу. Да нет, сейчас это невозможно, невозможно.
Извините, мадам де Флао, но сегодня мы никак…
Уже! Успела! Позвонила! Доложила!
Алена не стала слушать дальнейших причитаний, захлопнула
дверь и ринулась прочь с такой скоростью, словно неведомая мадам де Флао могла
выскочить из-за угла и отнять драгоценную книжку. Она так разволновалась, что
споткнулась на крутой лесенке, ведущей, как уже было сказано, в подземелье
замка Иф, когда идешь сверху вниз, и едва удержалась на ногах.
«Вот был бы кошмар! — подумала она, испуганно приткнувшись
спиной к холодной стене. — Тут и ноги переломать недолго! Нет, теперь буду
ездить только на лифте!»
Она двинулась дальше, осторожно нашаривая ногой ступеньки,
как если бы была инвалидом или беременной женщиной.
Выйдя на улицу, Алена на мгновение задержалась около
подъезда, запоминая номер дома. «11, 11, И! А вовсе не 9а!» — твердила она
самой себе. Затем отправилась к станции метро, чувствуя себя почти счастливой
оттого, что никакая мадам де Флао ее уже не догонит, и словно бы впервые
наконец-то осознав, что она в Париже — в Париже! — и солнце светит мягко, и
опавшие с платанов листья, те самые les feuilles d`automne, о которых так
чудесно поет Ив Монтан, шелестят под ногами, и журчит фонтан на крохотной
площади, и отбивает шесть раз колокол в прелестной церкви Святого Менарда, и
проносится мимо на велосипеде красивый загорелый парень, посылая ей
обольстительную улыбку, а мужчина постарше, но тоже очень симпатичный, сидящий
за столиком бистро, играет глазами, глядя на нее поверх радикально-зеленого
бокала с коктейлем «Дьявольская мята»…
«Пациент скорее жив, — подумала Алена, отвечая на взгляды
взглядами, на улыбки улыбками, на игру игрой (это так же естественно в Париже,
как здороваться, извиняться и благодарить), а потом останавливаясь около лотка
и покупая любимое мороженое 1е rhum avec le raisin (то есть ром с изюмом) в
красивом вафельном виточке. — Да, пациент скорее жив, во всяком случае,
сегодня. Ну, спасибо и на том!»
И она пошла дальше давно забытой танцующей походкой, ощущая
локтем край томика, лежащего в сумке, но даже не представляя, что уносит с
собой.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЗОИ КОЛЧИНСКОЙ
Прежде чем сесть, наконец, за стол и написать книгу моих
memoires, как это торжественно называет мой сын, который, собственно, и
подвигнул меня к сему обременительному занятию, я попыталась понять, зачем это
делаю. Сын говорит: просто ради самих воспоминаний, ради того, чтобы мои
потомки (очень трогательно обнаружить такую заботу о будущих поколениях у
четырнадцатилетнего мальчика!) знали, как жила их Paieule, прародительница
(стало быть, я!), в то страшное время и среди тех страшных событий, которые
потрясли мир и уничтожили великую Россию. Но я все отказывалась последовать его
совету. И без меня найдется немало желающих запечатлеть «для потомства» свое
восприятие ужасных дней и лет революции. Когда-нибудь это будет так же мало
интересовать будущие поколения, как расцвет и распад Римской империи. То есть
существуют, конечно, и, наверное, будут существовать какие-то историки, которые
живут более во времена минувшие, чем в собственном настоящем, но кто читает их
труды, кого они волнуют? А большинство народу норовит жить в рафинированной
чистоте дня нынешнего, брезгливо сторонясь затхлой пыли веков… Тем более что от
России уже мало что осталось, дела там идут все хуже и хуже. До меня долетают
иногда слухи о том, что творится в этой несчастной стране. Ну что ж, наверное,
есть особый смысл в том, что поджигатели сами теперь сгорают в разожженном ими
мировом пожаре. Наверное, если бы их вождь Ленин остался жив, он тоже теперь
ковырял бы корешки в тундре, как многие из его соратников и сподвижников, и был
бы обвинен в шпионаже для всех разведок мира. Например, в пользу французской —
ведь он немало лет провел во Франции, на рю Мари-Роз! Парадокс? Ну, Россия —
страна парадоксов! Революция пожирает своих героев. А может быть, кровь жертв
сжигает их, словно кровь кентавра Несса, которая сожгла Геракла? Это называется
— дошли мольбы до Господа… Может быть, и голос моего отчаяния влился в тот хор,
который взывал к небесам об отмщении злодеям?
