— Ну, мадам Зерван занимается изготовлением и реставрацией
люстр, поэтому у нее вся кладовка заставлена шкафами и шкафчиками, бюро и
секретерами со множеством ящичков с разными подвесками, висюльками, хрусталиками,
разноцветными стекляшками и всем таким звенящим и бренчащим, сияющим и
сверкающим.
— Боже мой, вот никогда не представляла, что кто-то
занимается такими вещами…
— У них наследственная профессия, — сказал Мишель. — Ее
матушка этим занималась и ее бабушка или тетушка, точно не знаю, но у них те
шкафы и шкафчики давным-давно стоят, с Первой мировой войны, а то и раньше.
— А где же мадам Зерван берет висюльки?
— Наверное, на блошином рынке. Или заказывает антикварам,
или ездит по распродажам старых вещей. Впрочем, не знаю точно. Она странная
дама, наша мадам Зерван.
— Фамилия у нее точно странная, — согласилась Алена.
— Это потому, что фамилия арабская, — сообщил Мишель. — Она
была замужем за арабом, причем очень богатым, сыном какого-то нефтяного шейха.
Ну, сами понимаете, чтобы купить и содержать даже всего один этаж самого
настоящего шато, нужно или иметь родовое состояние, или быть сыном нефтяного
короля.
Юноша констатировал это совершенно спокойно, и Алена поняла,
что за спиной Мишеля стоят отнюдь не нефтяные вышки, а крепкие тылы в виде
родового состояния. Что ж, можно только порадоваться за него и его maman.
Значит, преподаванием танцев мадам Вите занимается из любви к чистому
искусству. То-то она может позволить себе продавать дороженные босоножки по
себестоимости! Наверное, и впрямь из эстетических побуждений. Но уроки у нее
все же дорого стоят… Альтруизм и расчетливость — вот те сплавы, на которых держится
характер истинной француженки!
— А кто еще в этом шато живет? — спросила Алена, в десятый
раз перебирая все содержимое сумки. Нет, не может быть, чтобы она оказалась
такой клинической растяпой!
— На третьем этаже апартаменты le comte Lazare, графа
Лазара. В таком шато обязательно должен обитать настоящий аристократ, правда?
Мадам Зерван любит говорить, что она тоже аристократического рода, но мы с
maman не очень-то ей верим. Граф Лазар обожает медленный фокстрот. Maman с ним
занимается, она ведь не только уроки танго ведет. Говорит, граф — настоящий
талант, только поздно проснувшийся, — болтал Мишель. — Пожалуй, да, поздновато:
ему восемьдесят лет. Но он танцует, играет в теннис, ездит верхом и никогда не
пользуется лифтом.
Что за комиссия, создатель! Восемьдесят лет! Медленный
фокстрот! А Алена-то считала, что это она поздно увлеклась танцами и шейпингом!
— А мадам Зерван тоже танцует? Или ей муж не велит? У
мусульман, наверное, с танцами строго!
— Наверное, строго, только мадам Зерван никакая не
мусульманка. Муж ее, кстати, давно умер, так что она спокойно носит кожаные
штаны, гоняет на мотоцикле и все такое. Но она не танцует, ей некогда: у нее
тут вечно живет целая куча родственников ее мужа, и она с ними ужасно носится.
Я их не выношу! — пылко сообщил Мишель. — Они везде суются, громко говорят,
всех осуждают, ужасно возмущаются, что в школах арабским девушкам запрещают
носить эти их платки… А кожаные штаны мадам Зерван они воспринимают совершенно
спокойно. Я, конечно, не расист, вы не подумайте, — торопливо уточнил Мишель, —
но они бывают иногда такие… non compris! Вы понимаете?
— Я понимаю, — кивнула Алена, подумав, что мальчик оказался
очень, очень тонкий. Non compris, то есть «несочетаемые» — отличный эпитет в
данной ситуации. Скандальные арабские родственники — и невероятный шато… И
впрямь несочетаемое сочетание! Надо надеяться, гости мадам Зерван не приводят
сюда верблюдов и не разбивают свои шатры в центре парка?
А впрочем, Аллах с ними, с ее арабскими родственниками. У
Алены есть заботы поважнее!
— Слушай, — сказала она, — оказывается, я мобильник дома
забыла. Вот souillon, неряха.., то есть я хотела сказать, maladroit, растяпа! —
И она вдруг вспомнила, как точно так же перепутала эти слова в разговоре с
Антуаном около ксерокса в магазине карнавальных принадлежностей.
— Ну, не огорчайтесь, — успокаивающе кивнул Мишель. — Во
всяком случае, теперь ничего не надо отключать. А если вам понадобится куда-то
позвонить, у нас есть телефон. А теперь пойдемте, осталось две минуты.
И Алена сделала первый шаг в своих новых туфлях…
Они вышли из «магазина», захлопнув за собой дверь, и
пересекли лестничную площадку. Она была в длину ровно десять шагов. Каждый шаг
из этих десяти Алена воспринимала отдельно.
Да, теперь она понимала, что чувствовала бедная Русалочка
после того, как выпила ведьминское зелье и вместо рыбьего хвоста у нее
образовались ножки. «Ее нежные ножки резало, как ножами…» Замечательно сказано!
Но, похоже, Мишель ничего не замечает. Вот и ладно. Надо
думать, никто не заметит, как Алене больно, как невыносимо, как…
Мишель распахнул перед ней дверь в зал, и тут Алена
окончательно ощутила себя несчастной Русалочкой, ради ножек расставшейся со
своим чудесным голосом! У Алены голос был не бог весть какой, однако она тоже
рассталась с ним, потому что прямо перед ней в классической «пирамидке» танго —
прижавшись щекой к щеке — стояли Руслан и Селин.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЗОИ КОЛЧИНСКОЙ
Этот день выдался для меня хлопотным, а еще мне предстояло
ночное дежурство взамен одной заболевшей сестры (уже начинал пошаливать тиф, и
хотя мы немедленно отделяли таких больных, все равно были случаи заражения и
среди персонала).
Я сидела на стуле в коридоре и клевала носом.
Вдруг послышались шаги, я вскинулась, надеясь: Левушка! Но
это был доктор Вадюнин.
— Не спите? — шепотом спросил он, хотя мы находились в
коридоре и наш разговор, скажем, вполголоса не был бы слышен в палатах. Я
оценила деликатность и ответила так же, шепотом:
— Конечно, нет. А вы почему здесь? Разве Нынче ваше
дежурство?
— Новый лазарет. Не привык. Волнуюсь. Хожу, привыкаю. У меня
бессонница, — ответил Вадюнин короткими фразами, и мне показалось, что он и
впрямь волнуется. — Хотите, идите подремлите, я посижу.
— Что вы! — Я даже обиделась такому предложению: неужели у
меня такой безответственный вид, неужели можно подумать, что я способна бросить
больных? — Нет уж, спасибо, я никуда не отлучусь.
