«Я его знаю, — подумала я. — Я его видела! Эти глаза видела,
эти брови… Я его знаю!»
И вдруг слышу крик:
— Сестра! Сестрица! Помоги!
Оглянулась — о боже… Малгожату несет на руках ездовой, ее
платье кровью затекло, а в руках.., камизэлька! Да, да, камизэлька, о которой я
начисто забыла, пока мы улепетывали сломя голову!
Так вот почему она вернулась! Вот куда побежала!
И тут у меня словно бы что-то сдвинулось в голове. Как будто
мысли там не просто так сами по себе жили, не просто метались из стороны в
сторону, а лежали слоями, и все эти слои внезапно сместились, и тот слой,
который до того мгновения был погребен под другими, незначащими, оказался
наверху. И хлынуло из него прозрение…
Не знаю, конечно, может быть, там, в нашей голове, процесс
мышления как-то иначе происходит, даже наверное иначе, но я ощутила его
физически, всем существом своим.
Я словно бы снова увидела фигуру в розовом пеньюаре,
скорчившуюся на моих нарах, услышала шепот: «Прибег до мене едэн пулковник — он
давно уже за мной ухаживал, да я на него не глядела! — и говорит: у меня
драгоценности покойной жены есть, все тебе отдам, только поезжай со мной! Я
согласилась, а что делать: хоть немил он мне, да шибко не хотела у тех красных
лайдаков, бездельников, оставаться. Ну, он мне отдал узелок с камнями, да еще
дал злот перьценэк…»
Ну конечно! Вот откуда такая пламенная привязанность
Малгожаты к старой камизэльке, вот откуда такое поклонение! И такая
самоотверженность…
Малгожата зашила в нее камни полковника!
Нет, не может быть. А почему же она оставила камизэльку мне,
когда ее увели из нашей камеры? Да вполне понятно, почему Малгожата оставила у
меня камизэльку! (Еще какая-то посторонняя мысль меня внезапно поразила, когда
я вспомнила эту сцену, но я не смогла ее удержать, потому что догадка о зашитых
в камизэльку камнях меня всецело захватила.) Малгожата знала, что я из тюрьмы
никуда не денусь, а вот если бы она взяла камни с собой, их у нее мог украсть
кто-нибудь из «красных панов». К тому же Малгожата знала, что я скоро буду
переведена в другую камеру, а оттуда она и сама сбежит, и меня с собой возьмет.
Стоп. А зачем ей нужна была я? Почему она не могла взять у
меня свою камизэльку — я отлично помнила, как сама предлагала ее! — и оставить
меня на произвол судьбы? Или впрямь она привязалась ко мне, чувствовала
какую-то благодарность?
Я чуть не всхлипнула, когда вспомнила, как она меня тянула,
раненную, по земле к нашим окопам, как потом ухаживала за мной. Ну какая
разница, какие ею двигали причины? Она была мне лучшей подругой в жизни, я
любила ее даже больше, чем родную сестру!
Ладно, она такая, какая есть, — безумная, неистовая, лживая,
преступная, но такой ее создал господь, и я не вправе судить ее. За то, что
Малгожата спасла меня из тюрьмы, за то, что не бросила раненную, я могла
простить ей все на свете. Только одно не простила бы — если бы она обрушила
силу своих чар на Льва Сокольского. Но она не сделала этого.., или он остался
равнодушен, неважно. Главное, у меня по-прежнему оставалась надежда, что…
Я думала об этом, а между тем тело мое, руки мои действовали
помимо мыслей. Я подбежала к Малгожате и принялась ножиком, который у меня
всегда был в кармане (я им резала одежду на раненых), кромсать на ней платье,
освобождая раненое плечо. Кровь пузырилась… Неужели задето легкое? Да нет, рана
высоко, не должно… Боже, а где моя сумка с перевязочными материалами? Осталась
в телеге!
— Сумку! — закричала я, оглядываясь. И чуть не заплакала от
счастья, когда увидела подбежавшего санитара с моей сумкой в руках…
* * *
— Кто? — спросила Алена. — Что вы сказали? Кто?
И удивилась, услышав, как по-чужому, сломленно, испуганно
звучит ее голос.
— Не притворяйся, — усмехнулся Руслан, и Алена обнаружила,
что его голос тоже изменился. Исчезла благодушная и чуточку безразличная
вежливость — голос стал тонким, ломким, злым… И страх в нем звучал,
нескрываемый страх!
Она уставилась в сузившиеся глаза Руслана и вдруг совершила
еще одно открытие. Теперь она совершенно точно знала все, или почти все, не
только про библиотеку, книгу и закладку — она все знала и про карусель, и про
виллу с гусями, и про тех двух мертвецов. «Красные гуси боисся…» Господи, как
же вовремя они с Лизочкой ушли оттуда! И как не вовремя пришла туда Алена
вместе с Габриэлем!
Габриэль. Габриэль Мартен. Понятно, кто нужен Руслану.
Непонятно только, зачем и почему.
Алена растерянно оглянулась, словно искала ответа у стоящего
за спиной секретера номер 2.
2-1. «Виноградины» лиловые, Ш 4 d, 40 штук".
— Не вертись, — повторил Руслан, подскакивая к ней, хватая
за плечи и рывком поворачивая к себе. — Не вертись, не вертись!
Губы у него тряслись. Он отпустил Алену и начал странно
взмахивать руками, и она поняла, что Руслан с трудом владеет собой, еле
удерживается, чтобы не ударить ее по лицу, не начать избивать. Чудилось, он В
истерике, он сейчас сорвется на вопли и судороги, но мелодичный звон,
раскатившийся по этажам, словно бы одернул его. Лицо стало спокойнее, он
перестал махать руками, а начал их нервически потирать.
— Пора идти! — наконец подала голос доселе молчавшая Селин.
— Пойдем, Руслан! Занятия начинаются.
— Никуда я не пойду, пока она не скажет, где Мартен! — не
поворачиваясь, бросил тот. — Где этот поганый флик, ну?
Флик?! Ты что, с катушек съехал, Русланчик? Если Габриэль —
флик, то Алена — сотрудник ЧК! Чеки, как писала в своих воспоминаниях Зоя Колчинская…
— Пойдем, — Селин настойчиво потянула Руслана за руку. —
Если мы не появимся, Мишель пойдет нас искать.
— Провались он пропадом, этот рыжий поганец! — снова
отмахнулся тот, но тотчас спохватился:
— Да, правда… Его надо как-то утихомирить. Ладно, иди скажи,
что эта сучка подвернула ногу на ступеньке и теперь сидит тут, с места не может
сдвинуться.
— Ты что, больной? — сердито спросила Селин. — Да он же
немедленно припрется сюда.
— Да, верно… Ладно, пошли вместе, надо что-то придумать,
чтобы забрать у Мишеля сумку и туфли этой твари. Подвернула ногу, наверх
подниматься не решилась и уехала домой… Ты хоть за урок заплатила? — повернулся
он к Алене, переходя на русский.
Алена покачала головой.
