Сейчас мне жалко и смешно вспоминать свои тогдашние слезы и
метания, однако, повторюсь, жизнь моя и в самом деле висела на волоске, потому
что я отчаянно желала не стоять перед судьбоносным выбором, а лучше умереть… С
какой охотой поменялась бы я участью с Левушкой!
И я стала молиться. Я рассказала в молитве господу все, как
есть, все, что происходит (хотя, конечно, он, Всеведущий, и сам знал о
случившемся, да и происходило оно с его божественного произволения). И
попросила: коли он сам привел меня на край такой бездны, так пусть даст мне
некий знак, согласно которому я бы и поступила — либо в бездну бросилась, либо
удержалась бы на краю, сохранив себя в чистоте.
Не знаю, сколько часов прошло. Видимо, настал уже вечер,
потому что в палате стемнело, но я не зажигала лампочку.
Я, как сейчас помню, стояла на коленях около кровати, на
которой тихо, безропотно, молчаливо и достойно угасал доктор Сокольский.
Стояла, положив голову рядом с его обритой наголо головой, ловя его почти
неслышное дыхание. Как вдруг затопали тяжелые шаги, а потом старая простыня,
отделявшая Левушкину кровать от общей палаты, затряслась, словно кто-то пытался
ее отдернуть, да не мог.
Я поднялась, отодвинула простыню — и чуть не упала при виде
огромного, словно оживший гардероб, мужика в потертом кожухе, который в обеих
руках держал какой-то ящик, окутанный рогожами. Оттого, что руки у него были
заняты, он и не мог отодвинуть занавеску.
— Здоровеньки булы, — пробормотал он по-малороссийски,
смешно хлопая голубыми лучистыми глазами. — Вы будете барышня Колчинская,
сестрица?
— Я. А ты что хочешь, голубчик?
— Мне вам передать велено. — И с этими словами он тяжело
бухнул на пол ящик, в котором что-то гулко звякнуло.
Мужик сделался красен от страха при этом звуке.
— Господи боже! — вскричал он вдруг тонким голосом. — Да
неужто ж разбил? Она ведь наказывала мне, чтобы я бе-е-режно, осторо-ожненько
ящик нес. А я, медведище…
Он сокрушенно покачал головой.
— Поглядите, сестрица, — попросил, морщась так жалобно,
словно собирался заплакать, мужик, — поглядите, не побилось ли стекло? Коли
так, мне лучше руки на себя наложить, чем ей на глаза попасться!
«Ну вот, еще один грешник сыскался!» — подумала я с
невеселой усмешкой и потянула на себя рогожу, любопытствуя, что ж за стекло
такое и зачем приволок его мне этот презабавный мужик.
И я подумала, что брежу, когда увидела, что в ящике лежат,
бережно обернутые бумагой и переложенные соломою, бутылки полусухого «Абрау-Дюрсо».
Не одна бутылка, а полдюжины…
Видимо, в таком душевном напряжении находилась я, что
немедленные слезы так и хлынули из моих глаза, и я словно бы на какой-то миг
лишилась сознания от внезапности облегчения. Когда миг безумной радости минул,
я заметила, что мужика уже нет рядом. Кинулась искать его, спросить, какого
неведомого благодетеля благодарить мне за этот дар, но он исчез, словно сквозь
землю провалился.
Ну что ж, я, по примеру всех озадаченных, но не могущих
отыскать ответа на свой вопрос, возблагодарила небо за то, что оно послало
своего ангела, пусть и в столь юмористическом обличье, и вернулась в палату.
Здесь я первым делом откупорила бутылку и кое-как, с ложечки, напоила
полубеспамятного доктора Сокольского. Полбутылки выпить он не мог, едва-едва
осилил половину стакана, но и это, как мне показалось, произвело благотворную
перемену.
Немного успокоясь, я начала искать в случившемся признаки
реальности. Провидение Провидением, но шампанское, да еще в бутылках, — предмет
мира земного! Я внимательно осмотрела ящик, но ничего не нашла.
Несколько дней я пребывала в неизвестности относительно
происхождения неожиданного дара. Эти дни были наполнены надеждами: Левушке
постепенно становилось лучше. И хотя до окончательного выздоровления было еще
далеко, ясно стало, что угрозы его жизни больше нет. Мы с доктором осторожно
давали шампанское и другим больным, у которых также были нелады с сердцем.
Доктор, правда, предупреждал меня, что отныне Левушке всегда надо будет
особенно беречься с сердцем, и мне следует за ним особенно присматривать… Ну
да, он первый узнал, что его коллега Сокольский, едва вернувшись к жизни,
сделал предложение сестре Колчинской, и та его с радостью приняла…
Итак, Левушкины дела резко шли на лад, моя душа была
спокойна. Однако любопытство меня все же мучило: кто был моим нежданным
благодетелем? И вот как-то раз, оставив подле Левушки пришедшую мне на смену
сестру Зиночку Переслегину, я побежала на рынок, чтобы купить кое-каких
продуктов. Особенно масла, которое нужно было моему жениху. И не поверила своим
глазам, увидев около рыбного ряда того самого мужика, которого считала
посланником небес! Он торговался с каким-то рыбаком так азартно, что у меня не
осталось никакого сомнения в его земном происхождении. Я подскочила к нему и не
отошла до той минуты, пока не выпытала, кто он таков и кто велел ему привезти
шампанское в тифозный барак.
Ответ выбил у меня из-под ног всякую почву: мужик оказался
возчиком и, с позволения сказать, интендантом «Резеды»! И шампанское мне привез
по строжайшему наказу самой мадам!
Ну что тут оставалось мне делать? Только руками развести,
дивясь прихотливости души человеческой. Не думала, не гадала я, что мне удалось-таки
пробудить жалость в очерствевшем сердце мадам. Может статься, конечно, дама сия
испугалась, что я обращусь с жалобой к военному начальству, которое вовсе
искоренит ее притон? Но какими бы побудительными причинами она ни
руководствовалась, я испытывала к ней такую живую признательность, что с трудом
сдержала слезы. Наверное, случись такое во время жизни мирной, безмятежной,
ограниченной строгими правилами, я никогда не поступила бы так, как поступила в
ту минуту, обуреваемая признательностью, еще не очнувшаяся от пережитых
страхов. Узнав, что возчик собирается возвращаться к своей работодательнице, я
попросила его отвезти меня в «Резеду».
Мужик испугался: открывать мне, кто прислал вино, ему было
не велено. Однако что сделано, то сделано, и он меня повез в «Резеду»,
причитая, что теперь «Федора Ивановна» (так он называл мадам, настоящее имя
которой, как я потом узнала, было Теодора Иоганновна) с него голову снимет за
болтливость.
Я вошла в «Резеду» и попросила у горничной вызвать хозяйку.
Теодора Иоганновна вышла, но излияний моих явно тяготилась и поспешила меня
поскорей выпроводить. У меня создалось впечатление, что она стыдится своего
благодеяния. Ну что ж, я только и могла, что снова поблагодарить ее и выйти. И
вдруг…
Вот что случилось вдруг.
