К крыльцу «Резеды» подкатил лихач — один из немногих, еще
сохранившихся в городе. Из нарядной пролетки выпорхнули три развеселые дамы в
компании с одним не менее веселым офицером. Хохоча и щебеча, компания ввалилась
в дом, не обратив на меня, застывшую в сторонке, никакого внимания. Но я.., я
истинно была прикована к месту, потому что в одной из красоток, разряженной в
пух, веселой, хмельной, я узнала Малгожату.
И тут я вспомнила, что давным-давно ничего не слышала о ней.
Болезнь Левушки оторвала меня от прежних забот, я просто-напросто забыла о
бывшей своей подруге. Вычеркнув ее из своей жизни, я словно бы вычеркнула ее из
жизни вообще, решив почему-то, что она безропотно исполнит мое требование
уехать из города и больше не попадаться мне на глаза. Однако вот же она, вот! И
где! Ну что ж, рыба ищет где глубже, а человек — где лучше. Если для меня
решение пойти «в девушки» было бы равнозначно смерти, для Малгожаты оно лишь
соответствовало потребностям ее натуры. Она больше всего на свете любила
мужскую любовь, а уж здесь-то она могла получить ее в избытке.
Я опустила голову, дивясь той горечи, которую испытала, и
глубине презрения к Малгожате, которую чувствовала сейчас. Кажется, даже когда
я уличала ее в предательстве, мне не было столь тяжко. Хотелось поскорей уйти…
Уже выходя за калитку, я услышала оклик:
— Барышня!
Я обернулась и увидела, что Теодора Иоганновна стоит на
крыльце и машет мне. Нехотя вернулась и подошла к ней.
— Я чувствовала себя неловко, выслушивая нынче слова вашей
признательности, — проговорила она, — потому что предназначены они были не мне.
И хотя я дала слово молчать, что-то подсказывает мне, что я поступлю
справедливо, нарушив это слово. Помните тот день, когда вы пришли ко мне, а я
сделала вам оскорбительное для вас предложение? Вы кому-то говорили об этом?
— Не припомню, — ответила я. — Нет, точно, не говорила…
— Тогда остается лишь дивиться, каким образом она узнала,
что вы были здесь, — усмехнулась «мадам Резеда».
— Кто? О чем? — не могла взять в толк я.
— Почти немедля после вашего ухода ко мне явилась одна
особа, которая взялась допрашивать меня с пристрастием и узнавать, зачем в
«Резеде» появлялись вы. Разумеется, я не стала скрывать причин вашего прихода.
Услышав подробности нашей беседы, гостья моя расхохоталась и сказала, что
ничего глупее в жизни не слышала, что я ничего не понимаю в людях и сестра
милосердия Колчинская никогда и ни для кого не поступится своей честью. Тогда я
сказала, что оная сестра поведала мне о своей любви, и если она истинно любит
своего доктора Сокольского, значит, ей никакая жертва ради него не будет
слишком велика. И добавила, что мне, любительнице наблюдать человеческие
пороки, будет очень любопытно узнать о метаниях души той девицы, которые рано
или поздно все же приведут ее в «Резеду». Гостья моя поглядела на меня
исподлобья и спросила: в самом ли деле мне нужны новые девушки или я просто
испытывала сестру Колчинскую? Я окинула ее взглядом и сказала, что такую, как
она, взяла бы не раздумывая. "Ну что же, быть по сему, — ответила она мне
и добавила:
— Но только при одном условии!" Я выслушала ее условие
и долго смеялась над прихотливостью души человеческой… Ну вот, собственно, это
все, что я хотела вам рассказать. Теперь прощайте.
И она ушла, оставив меня на крыльце. Какое-то время я
постояла, потом снова пошла к калитке. А что мне было делать? Послать за
Малгожатой и выразить ей мою благодарность? Кабы она была ей нужна… Не для
благодарности сделала она это, нет, не для благодарности! Ничуть не сомневаюсь
в том, что я услышала бы в ответ на мое «спасибо!» ее обычное: «Нема за цо!»
* * *
…Я оглядываюсь на свое прошлое, вспоминаю те или иные
события и думаю: а как проистекала бы моя жизнь, если бы не случилось того, или
того, или этого? Была бы я счастливей или несчастней? Осталась бы жива или
давно уже приклонила голову к земле навеки? Однако жизнь моя состоит из череды
неразрывных случаев и случайностей, и представить ее без какого-то из них так
же невозможно, как спустить петлю в середине вязания: все распустится,
расплетется, разойдется. Например, я никак не могла избежать того, чтобы не
рассказать об описанном выше эпизоде. Быть может, я и хотела бы пропустить его,
дабы создать видимость, что осталась тверда в своих намерениях касательно
Малгожаты, но себя не обманешь, и без этого случая непонятно будет, почему я
вернула ей свое доверие.., которое она потом, уже во Франции, использует опять
же мне во вред.
Я затаила горечь на нее на всю жизнь, это правда. Порою я
даже ненавижу ее. Однако стоит мне только вспомнить ноябрьские дни 1918 года,
сыпнотифозный барак, заострившееся лицо доктора Сокольского, его исхудалые
руки, его закатившиеся глаза, его уже предсмертный, неостановимый бред и то
чувство последнего ужаса, которое меня все больше охватывало, и я чувствую, что
моя обида на Малгожату меркнет, бледнеет, блекнет, растворяется в безграничной
признательности за то, что она тогда сделала. Не хватит целой жизни моей для
того, чтобы отблагодарить ее. Поэтому мои проклятия в ее адрес всегда будут
мешаться с благословениями…
* * *
— Fracture? — спросил хирург медицинского центра «Осман»,
принимая снимок от красивого рентгенолога, которому бы в сериалах играть всяких
жиголо-сердцеедов (причем отнюдь не вегетарианцев!), а не заниматься такой
грубой прозой жизни, как съемки разных-всяких бедер, верхних и нижних
конечностей…
Лишь только увидев его, Алена втихомолку порадовалась, что
сегодня надела не просто какие-то там трусишки или даже стринги, а
завлекательнейшие кружевные розовые штанишки, так что, надо полагать, на столе
жиголо-рентгенолога она выглядела недурственно…
— Бонжур, здравствуйте! — сказала она с извиняющейся
улыбкой, и рентгенолог, на кармане халата которого был прикреплен тот же самый
бейджик с именем Оливье Савояр (красивое имя — Оливье, особенно если
абстрагироваться от известного салата), ласково улыбнулся в ответ.
Интимно наклоняясь над Аленой, он полушепотом просил ее чуть
повернуться на бок и слегка согнуть ноги в коленях… «Да, правильно, вот эту
ногу чуть вперед… О, merci, merci!»
Он заставлял ее вертеться с боку на бок, уходил, нажимал
какие-то кнопки, снова возвращался. Потом с той же затаенной, интимной улыбкой
попросил ее одеться и подождать результатов рентгена.
Ждать пришлось минут десять, не более того, а потом жиголо
танцующей, как и подобает, походкой прошел мимо сидящей в коридоре Алены и,
открыв дверь в кабинет хирурга, любезной улыбкой и взмахом руки пригласил ее
войти.
— Fracture? — спросил хирург, принимая от него снимки и
прикладывая их к освещенной панели.
