– Внимание! Мотор! – крикнул режиссер, опускаясь в походное брезентовое кресло.
Хлопнула, мигнув электронными огнями, кинематографическая хлопушка. И в этот момент в последнем огромном прыжке черный пес прыгнул на смотрителя. Толкнув мужчину в спину, он повалил его и тут же сомкнул мощные челюсти на запястье правой руки. Той самой руки, в которой его «воспитатели» неизменно сжимали тяжелую палку для битья.
Все на съемочной площадке, и даже охрана Глотова, растерялись. Никто сразу и не понял, что происходит. Мужчина и пес, сцепившись, катались по траве. Брызгала кровь из разорванного запястья. Смотритель попытался вытащить из кармана складной нож, но выронил его. Актриса, исполнявшая главную роль, отчаянно завизжала.
– Да сделайте же хоть что-нибудь! – воскликнула гримерша.
Один из охранников выхватил из подмышечной кобуры пистолет, но стрелять не решился. Мужчина и пес перекатывались. Оператор, так и не получив сигнала от режиссера остановить съемку, направил камеру на несчастного смотрителя. Сам Аркадий Глобинов боялся пошевелиться в своем походном режиссерском кресле. Он, конечно же, подозревал, что за просьбой Дугина – вернее, людей, имевших на него выход, – кроется какой-то подвох. Но чтобы такой?!
А вот владелец поместья Александр Филиппович Глотов не терял самообладания. Он просто смотрел на то, как его наемный работник не может справиться с разъяренным псом. И наверняка делал для себя выводы о его профессиональной пригодности.
Ларин увидел, как под зубами собаки оголилась кость. Медлить было нельзя. У охранников вот-вот должен был пройти первый шок от увиденного. Андрей же был обязан опередить всех. Резким движением он выхватил из кармана мощный электрошокер и ткнул им пса в бок. Мощные челюсти сами собой разомкнулись.
Смотритель катался по траве, прижимая к животу истерзанную, кровоточащую кисть и буквально верещал:
– Кость... он кость мне перекусил…
Съемки, конечно же, пришлось прервать. Даже если бы и возникла мысль их продолжить, то бойцовые псы Глотова буквально взбесились при виде человеческой крови.
Уже затихала сирена выезжавшей на шоссе машины «Скорой помощи», когда Александр Филиппович негромко произнес, обращаясь к режиссеру:
– Вот и остался я из-за твоей прихоти без смотрителя псарни. А ведь собаки капризные, уход любят. Доктор сказал, что шевелить пальцами он начнет не раньше, чем через три месяца. Да и то гарантии не дал. Эх, и какого я только черта сказал, что искусство требует кровавых жертв! Вот и сглазил… – Произнеся это, Глотов оценивающе посмотрел на Ларина.
Тонкий знаток человеческих душ, кинорежиссер Глобинов тут же прочувствовал ситуацию и вкрадчиво произнес:
– Я к этому парню постоянно за помощью, если касается моих собак, обращаюсь. Отличный специалист.
– Своими глазами убедился, – сказал Александр Филиппович. – Отдашь его мне? – Прозвучало так, будто один барин-крепостник обращался к другому.
– Надо бы у него самого спросить, – тактично напомнил кинорежиссер.
– Ну, как? – осведомился у Ларина Глотов.
– Все зависит от того, сколько я буду получать, – сразу же взял правильный тон Ларин, ни секунды уже не сомневаясь, что место смотрителя псарни в имении ему надежно обеспечено.
– А ты, – Александр Филиппович строго глянул на начальника охраны, – разберись оперативно и доложи, как эта тварь забрела на территорию усадьбы.
– Разберусь. Но всего не предусмотришь.
– Всегда и во всем должен быть виноватый. А если бы она на меня прыгнула, ты бы тоже тут с пистолетиком в руке скакал и не знал, что делать надо?
* * *
Желтая «Газель» резво мчалась по дороге в Подмосковье. За стеклами мелькали березки, желтели поля. Автомобиль погромыхивал, скрежетал трансмиссией, но водителя – небритого кавказца в огромных солнцезащитных очках – это не беспокоило. Он вел машину уверенно, чувствовал ее до последнего болтика. Понадобилось бы, заставил бы ее ехать даже со сломанным сцеплением и не испытывал бы при этом особых неудобств, втыкая рычаг передач «явочным порядком». Его молодой племянник сидел рядом и теребил в пальцах деревянные мусульманские четки. Свежий ветер врывался в открытое окно кабины. Автомобиль был тем самым, который выкатился на Ставропольщине из ворот СТО «У Иваныча», вот только пивных кегов в кузове за время путешествия заметно поубавилось, да и госномера каким-то чудесным образом сменились с кавказских на номера Московской области.
Путешественники чувствовали себя вполне спокойно вдали от родины. Тут, в Центральной России, на дорогах никому не приходило в голову расставлять блокпосты, обложенные мешками с песком, оборудовать их пулеметными гнездами. Сотрудники ГИБДД если изредка и останавливали, то отдавали водителю честь, назывались сами. Да и взяток не требовали, лишь проверяли документы. Убедившись же, что те в полном порядке, прощались и даже иногда желали счастливого пути.
– Дядя, а почему у нас никто денег не требует? – удивлялся молодой кавказец.
– Потому, Рамзан, что мы ничего не нарушаем. Не мчимся, а просто «крадемся». Знак «сорок», и я «сорок». Даже самому тошно. Никого не подрезаем, и документы у нас в порядке, а номера местные.
– У них же оружие есть, а мы наши автоматы в болоте утопили.
– Тут пока спокойно, нам без оружия лучше ездить, – втолковывал полевой командир молодому родственнику.
Рамзан смотрел на все широко открытыми глазами. К нему Руслан Тангаев уже присматривался пристальней, все же ввязал племянника в нешуточное дело.
* * *
Фирменный поезд Владикавказ – Москва второй день мерно стучал колесами, наматывая километры, отделявшие Северный Кавказ от столицы России. За окнами уже проплывали типично русские равнинные пейзажи: мирно пасущееся стадо коров, изгиб реки, за ним желтое пшеничное поле, упирающееся на самом горизонте в синеватую полоску лесопосадок.
В купе СВ ехали двое: краснощекий моложавый военный пенсионер, судя по всему, пробавляющийся сейчас средним бизнесом, и старик. Во внешности бывшего русского военного не было ничего примечательного, да и вел он себя соответствующим его положению и обстоятельствам образом. Переодевшись в спортивный костюм, он лежал на железнодорожном диване, обтянутом синим в искорку велюром. Рядом с ним валялась сложенная надвое стопка зачитанных газет. Мужчина лениво пошевеливал пальцами ног и изредка прикладывался к пластиковому стаканчику, закусывал чипсами. На столике, разделявшем попутчиков, крепостной башней высилась ополовиненная бутылка водки.
Худощавый старик явно не был славянином – человек из тех, кто не стремится слиться с толпой, подделаться под окружение. Он, наоборот, всем своим видом подчеркивал принадлежность к национальным меньшинствам России. На взгляд даже трудно было определить его возраст. Можно было дать и шестьдесят пять, и восемьдесят. Кавказец сидел, выпрямив спину, положив перед собой на столик обтянутые желтоватой пергаментной кожей наработанные узловатые руки с длинными загорелыми пальцами. Одет он был в темный официальный, почти не ношенный старомодный костюм. Пиджак застегнут на все пуговицы, белая рубашка, галстук. А на голове – высокая каракулевая папаха. Редкая, как у большинства «восточных» людей, борода была аккуратно подстрижена. Глубокие морщины избороздили красивое в молодости лицо, во взгляде читались многовековая скорбь и мудрость его древнего народа. Сразу чувствовалось: этот пожилой человек привык, что его уважают соплеменники, прислушиваются к его советам. Он был мудр, как мудр всякий, проживший на земле долгие годы, сумевший пережить многих правителей, по своему опыту знающий, что ничто не вечно на Земле. Такие люди «старых» племен обычно немного снисходительно смотрят на окружающих, особенно на представителей «молодых», суетящихся народов – так смотрят студенты на школьников, без осуждения, но с превосходством. Смотрят и жалеют, что их нельзя научить словами. Тем еще предстоит совершить собственные ошибки, разувериться в собственных убеждениях, научиться мудрости, всепрощению и благоразумию.
