Обменялись напряженными взглядами и их сокамерницы. Кто-то даже перекрестился. Оно и неудивительно — никому из арестанток не хотелось, чтобы шли именно по ее душу.
Но загремел засов. Массивная металлическая дверь с «кормушкой» медленно и с противным скрипом отворилась. Угрюмая конвоирша ввела в камеру мужеподобную плечистую бабу: наголо бритую, всю в наколках, с рельефными мышцами, которым бы позавидовал любой качок. Под левой рукой «бодибилдерша», а именно такую кликуху сразу же дала ей Арлекино, стоило лишь той переступить порог камеры, держала скрученный в рулон полосатый матрас.
— Ванеева, пакуй вещи! — приказала тюремщица худосочной девице с глянцевым журналом в руках, соседке Погореловой по шконке.
— А чё, уже освобождают? — неудачно пошутила та.
— Ты мне тут не чёкай! — оборвала ее конвоирша и тут же холодно добавила: — Переселяют тебя. Маринка, так что давай в темпе. Я жду.
Узнавать причину, по которой ее вдруг сгоняют с «насиженного» места. Маринка не стала. Ведь раз уж администрация СИЗО так решила, то так тому и быть, и ничего уже не изменишь. А потому она молча принялась запихивать в небольшую сумку свои пожитки: спортивный костюм, полотенце, зубную пасту, кусочек мыла, туалетную бумагу. Тем временем тюремщица почему-то решила представить арестанткам новую сокамерницу, хотя такой традиции в СИЗО «Текстильщики» не водилось:
— Валя Петрушевская. Прошу любить и жаловать, — и тут же предупредила, не преминув при этом ухмыльнуться: — Только вы мне ее не обижайте, очень уж хрупкая и ранимая натура.
Как только конвоирша и Маринка скрылись за металлической дверью. Арлекино, как и подобает в таких случаях старосте камеры, кивком указала Петрушевской на освободившуюся шконку — мол, это твое новое место, располагайся. Однако та никак не отреагировала — продолжала стоять в узком проходе, будто к полу приросла. Да при этом еще и нос морщила — дескать, сама туда перебирайся, а я козырное займу, под окошком, то бишь твое. Это был вызов Наде Чураковой. И не принять его она не могла. Иначе ее авторитет в глазах сокамерниц моментально бы упал.
Однако, будучи женщиной дипломатичной. Арлекино все же попыталась урегулировать возникший конфликт мирным, а не силовым путем.
— Я сказала — садись. Или тебе особое приглашение нужно? — прикрикнула на татуированную бабу староста.
И вновь никакой реакции. Складывалось впечатление, что Петрушевская специально нарывается на неприятности.
Что ж, пришлось действовать. Чуракова неспешно поднялась, расправила плечи, хрустнула костяшками пальцев и подошла к Вале — женщины уперлись друг в друга бюстами. Со стороны это выглядело немного комично: почти двухметровая накачанная баба и противостоящая ей низкая Надя — худая, но жилистая. В общем, этакие слон и моська. При этом никто из арестанток, молча наблюдавших за происходящим со своих шконок, не спешил делать прогнозы относительно предстоящей схватки. Кто-кто, а они-то знали, на что способна их сокамерница Арлекино. Ведь та и не таких бой-баб на лопатки укладывала.
— Чё-то я не поняла?! — произнесла свою коронную фразу Чуракова, глядя на Петрашевскую снизу вверх. — Ты что, в уши долбишься? Какое у тебя не слышит: правое, левое? Или сразу оба? Ты говори, не тушуйся. Я мигом излечу.
Внезапно татуированная баба резко запрокинула голову, а затем таким же резким кивком вмазала своим высоким лбом по носу Нади Чураковой. Дала той так называемого «бычка». Из ноздрей старосты полилась кровь.
— Да я тебя… — Арлекино сжала пальцы в кулаки.
И снова Петрушевская нанесла мощный удар — только на этот раз уже боковой — с локтя и в челюсть. Любая другая арестантка после такого на ногах бы не устояла, но Арлекино лишь тряхнула головой и демонстративно сплюнула кровь на ботинок своей сопернице. Вот это и разъярило Валю. Она буквально сорвалась с цепи, начав размахивать своими огромными кулачищами.
Под натиском противницы Надя отступала в глубь камеры. Сейчас она лишь защищалась: то блок поставит, то увернется. И пока выбранная тактика себя оправдывала. Петрушевская растрачивала силы и постепенно выдыхалась. А Чуракова их копила, поджидая нужного момента, чтобы перейти в контратаку. Дрались специально тихо, не кричали, чтобы не выдать себя.
Момент для контратаки вскоре представился. Когда накачанная баба стала выдыхаться и ее движения стали если не вялыми, то уж точно не такими энергичными, как прежде. Арлекино убрала блок и ринулась в бой, даже не подозревая, что повелась на нехитрый трюк Петрушевской, которая лишь изображала усталость, а на самом деле еще была полна сил.
Надя поняла свою ошибку лишь тогда, когда Валя без особого труда отразила несколько ударов. Но ничего поделать уже было нельзя. Открывшаяся Чуракова в один миг стала для Петрушевской легкой мишенью. И последняя тут же поспешила этим воспользоваться.
Сильнейший апперкот отбросил Арлекино к стене. Староста ударилась затылком и, оставляя на бетоне кровавый след, сползла на пол. В глазах потемнело, как в зале кинотеатра перед началом показа фильма. Вот только никакого кина Надя так и не увидала — ушла в отключку, свесив голову на грудь.
К поверженной старосте тут же подошла Валя, толкнула ее ногой, проверяя, жива ли. Чуракова что-то промычала, но головы так и не подняла. Петрушевская надменно хмыкнула и хриплым шепотом пропела, словно шансонье в прокуренном кабаке:
— Эх, Арлекино, Арлекино, нужно быть смешной для всех. Арлекино, Арлекино, есть одна награда — смерть, — перефразировала она на свой лад припев одноименного шлягера Примадонны. Потом прокашлялась и обратилась к шокированным арестанткам: — Значит, так, девахи. Будем знакомиться. Я — Мальвина, — ткнула она себе в грудь большим пальцем. — А как кличут вас, мне глубоко насрать. Усвоили, ссыкухи?
Все дружно закивали. Коротко кивнула и Погорелова, которая то и дело косила глаза на полуживую Надю. Ей хотелось помочь своей тюремной подруге. Но страх брал свое, и внутренний голос постоянно твердил: «Даже и не думай, сиди и не высовывайся».
— С этого момента я главная в камере, — продолжила Валя — И сразу предупреждаю: выкиньте из своих тупых бошек все те правила, которые установила для вас Арлекино. Теперь вы будете существовать по моим. Повторяю — не жить, а СУЩЕСТВОВАТЬ! — наводила она свои порядки. — А сейчас, ссыкухи, я задам всем вам один вопрос, ответ на который я должна буду получить в течение пяти секунд. Если этого не произойдет, то я вас всех перетрахаю. Начну, пожалуй, с вон той курносой, она мне сразу приглянулась, — и Мальвина указала на бледнолицую девушку в выцветшей майке. — А потом понесется. Буду иметь всех без разбору, во все щели и дырки. Итак, чмошницы! Внимание! Звучит вопрос! Кто из вас Лидка Погорелова? Время пошло! — и она начала отсчет, неторопливо загибая пальцы на правой руке.
Воцарилась гнетущая тишина. Никто не желал становиться «шестеркой» Петрушевской и сдавать сокамерницу. И не только потому, что все были настолько благородны и не боялись обещанного «перетрахивания». Нет, просто ни одна из арестанток не хотела выделяться из общей массы, отвечать за всех, брать грех на душу. Ведь потом, когда Мальвину переведут в другую камеру, а это непременно случится, и старостой вновь станет Арлекино, предательницу по головке не погладят. Вот все и молчали.
