Филарет строго посмотрел на майора:
– Что ж ты, Рома, все молчишь, сердце мое терзаешь? О том, что отца Никодима гордыня обуяла и через то он со своей супружницей смерть мученическую принял, я знаю. Упокой Господь их души. А вот о том, нашел ли ты документы искомые, не ведаю. Уж не решил ли ты их себе оставить на всякий случай? Не твои они, а монастырской жизни касаются. В чужой монастырь с ментовским уставом не лезут.
Майор Крапивин отвел взгляд.
– Не лезу я ни с каким уставом, – ответил командир спецназа. – Что я, не понимаю? Мы все одной веревочкой связаны. Документы мои люди забрали, но только обгорели они, когда сейф резали, ни хрена в них не прочитаешь. Покойный так и не сказал, где ключи держит.
– Ой ли? Не вводишь ли ты меня в заблуждение? Грех большой на себя возьмешь.
– Вот вам крест, – майор перекрестился.
– Теперь верю, – повеселел архимандрит. – Грехи твои и твоим людям отпускаю. Сегодня ночью буду о вас и об упокоении душ отца Никодима с супружницей молиться. За стол возвращаться пора. Ведь ты пастырь своим бойцам, а хороший пастух паству без присмотра надолго не оставляет – перепьется.
* * *
Когда уже порядком протрезвевший после церковного кагора отец Меркурий вернулся в монастырь, то застал терпеливо дожидающихся в его приемной активистку Околову, Лору и Андрея Ларина.
Лора была, как и положено, в длинном закрытом платье, на голове – стянутая узлом на подбородке косынка и, конечно же, никакой косметики. Ларин сидел в темном костюме и черной водолазке.
Возможно, отец Меркурий и перенес бы обещанную аудиенцию на завтра, ведь болела голова. Но тут ему вспомнилось, что церковная активистка говорила, будто беженцы из Кыргызстана готовы сделать монастырю щедрое пожертвование. А вопросы бизнеса пастырь и эконом в одном лице привык решать с ходу.
– Проходите, слышал о вас и о вашей беде, и о вашем желании, – пригласил пройти Ларина в кабинет отец Меркурий.
– Смиренной просьбе, – поправил Ларин.
Андрей с напускным благочестием переступил порог и закрыл за собой массивную дверь. Кабинет вполне мог бы принадлежать и какому-нибудь чиновнику. Дорогая мебель, современный компьютер на столе, плазма на стенке, кожаное кресло на колесиках. Вот только вместо портрета президента на стене висела фотография Патриарха, а перед иконами тлела лампадка. Ее запах у Ларина почему-то сразу же стал ассоциироваться со смертью, словно здесь недавно отпевали покойника.
Отец Меркурий пролистал газетные вырезки, посочувствовал беженцам, вынужденным покинуть обжитой приход в чужой стране. Кивал, когда Ларин живописал то, как иноверцы грабили и сжигали церковь, где он был старостой… Возможно, эти наполовину выдуманные истории не слишком бы тронули сердце отца Меркурия, но в довершение всего Ларин положил на стол дарственную на полтора гектара земли. Участок, как по заказу, примыкал к монастырскому предприятию, а потому и пришелся как нельзя кстати, в свете запланированного расширения производства. Да и высшее экономическое образование, о котором упомянул Ларин, лишним не было. Отец Меркурий почувствовал, что сможет обрести в лице Андрея толкового помощника.
А потому, когда Ларин попросил принять его в монастырь послушником с перспективой пострига в монахи, эконом раздумывал лишь для вида.
Глава 4
Вопреки ожиданиям Ларина, режим Свято-Покровского монастыря оказался отнюдь не строгим и не суровым, а вполне демократичным. Никто не заставлял носить вериги, давать обет молчания и истязать плоть. Но все же шататься без дела не разрешалось никому, да и расписание церковных служб было составлено таким образом, что не позволяло расслабляться. Братии в монастыре пребывало довольно много: вместе с монахами-священниками, послушниками, трудниками и гражданским персоналом набиралось около ста пятидесяти человек.
Распорядок дня был расписан поминутно. Подъем ровно в пять утра. Двадцать минут отводилось на утренний туалет. А уже к шести часам все отправлялись в церковь на первую утреннюю службу. После нее благочинный распределял так называемое послушание – индивидуальную работу для каждого послушника. Андрею чаще всего доводилось убирать в храме и подметать монастырские аллеи.
В восемь утра читался молебен или правилась литургия – богослужение, при котором совершалось таинство причащения. А вот через пару часов вся монастырская братия опять собиралась в церкви для чтения акафиста – особых хвалебных песнопений и молитв в честь Иисуса Христа, Пресвятой Богородицы и прочих-прочих святых.
В полдень была скромненькая трапеза. Перед ее началом и по ее окончании обязательно произносились специальные молитвы. Все ели молча. Лишь один из братьев в это время читал «Жития святых» хорошо поставленным голосом. Правда, при этом читал нараспев, отчего смысл произнесенного частенько ускользал от слушателей. После обеда предоставлялся час свободного времени, который можно было использовать для написания писем родным или же чтения светской литературы. Такое в монастыре не возбранялось. Вот только выбранную для чтения книгу должен был обязательно благословить духовник. А потом снова следовал «наряд» на монастырские труды.
И вот когда солнце клонилось к закату, все собирались в церкви на вечернюю службу. Обычно она длилась около часа, а в праздничные и выходные дни – более двух часов. На ней, кроме собственно самого богослужебного обряда, новичков обучали петь согласно церковным традициям, правильно читать псалмы и всем остальным богослужебным премудростям. Затем следовал скромненький ужин. После него весь монастырь кучковался в просторной читальне, где декламировались душеспасительные книги, а семинаристы готовились к занятиям. Затем вновь церковь, молитвы всепрощения на сон грядущий… А в десять часов вечера объявлялся отбой – прямо как в пионерском лагере.
Безусловно, привыкнуть к такому необычному распорядку дня человеку неподготовленному было весьма непросто. Но Андрей адаптировался довольно быстро. И по прошествии недели уже не выглядел на фоне других послушников, прибывших сюда задолго до него, этакой «белой вороной».
Как и все послушники, Ларин ютился в трехэтажном жилом корпусе. Именно ютился, так как ему приходилось делить небольшую келью с еще восьмью людьми. Его новое жилище чем-то напоминало комнату в студенческом общежитии: деревянные койки, тумбочки – по одной на двух человек, табуретки, вешалка для одежды и полка для обуви. Единственным ее отличием от общаги было то, что вместо гламурных постеров и похотливых эротических плакатов на стенах висели иконы и красочные церковные календари.
Телевизоров, радиоприемников и тем более компьютеров держать в кельях не разрешалось. А потому связь с внешним миром чаще всего поддерживалась через мобильные телефоны, пользоваться которыми официально не возбранялось, но в то же время и не рекомендовалось. Но ведь рекомендации на то и рекомендации, что не обязательны к исполнению. Этим послушники и пользовались, стараясь лишний раз не попадаться монастырскому руководству с трубками в руках.
