— Ферштейн. Цурюк. На хаус, — повторил немец, сразу же поняв, чего от него хотят.
После чего мужик в лыжной шапочке его отпустил. Затем вскинул руку с отставленным указательным пальцем, словно у него в руке был пистолет, прицелился в зеркало и назидательно произнес:
— Бахрушин тоже капут. Пук-пук, — и сделал вид, что стреляет.
Перепуганный Ганс подогнул колени и забился в уголке кабины.
— Ну все. Офидерзейн, — мужик легко ухватился за край открытого люка, также легко подтянулся и исчез.
Панель стала на прежнее место. Минуты через три вновь загудела лебедка. Лифт плавно дошел до восьмого этажа, и створки его открылись. Пошатывающийся Ганс добрался до своего номера и не сразу попал ключом в отверстие замка. Он сел возле городского телефона, отыскал в заламинированном списке номеров телефон вызова полиции, но, немного подумав, решил сперва позвонить своим компаньонам, чтобы посоветоваться. Что-то подсказывало ему, что и с ними сегодня не все в порядке.
Вскоре Мюллер и Халлер сидели в номере. Из лежащего на тумбочке включенного на громкую связь мобильника несся встревоженный голос Эрвина Хаусберга:
— Я встретил жену и сына на вокзале… а таксист завез нас в лес, говорил, будто так короче ехать… а там трое мордоворотов в кожаных куртках… они угрожали нас убить, сказали, чтобы я убирался отсюда… это они хотели взорвать Бахрушина… сказали, что все равно убьют его… я позвонил Анатолию Игоревичу, он мне дал машину со своим шофером… все, мы едем в Москву и первым же самолетом в Мюнхен, или в Берлин, или во Франкфурт, куда будет рейс… Жизнь семьи мне дороже денег.
— Не паникуй, Эрвин, надо подумать, посоветоваться, мы же компаньоны, — попытался урезонить Халлер.
— К черту деньги, не напоминай мне о них. Обещаю, что больше в России меня не увидят.
— Ладно, счастливой дороги, — Феликс отключил телефон. — А ты что про все это думаешь?
— С одной стороны, я думаю так же, как и он, — Ганс кивнул на выключенный мобильник, — с другой — можно попробовать обратиться в полицию.
— Думаешь, это нам как-то поможет?
— Со мной они сработали чисто. В лифте нет камер видеонаблюдения, на теле нет никаких следов насилия. Я не смогу ничего доказать. Но вот в твоем случае…
Халлер подвернул манжеты, осмотрел запястья рук, за которые его держали.
— Тоже. Ни одного синяка нет.
— Но женщина — Алиса. Ее же изнасиловали. Она сможет все подтвердить.
— Ты в этом так уверен? Знаешь, сколько жертв изнасилования не заявляет о преступлении?
— Но можно попытаться. Не будем же мы сидеть сложа руки.
— Слушай, Ганс. Давай лучше выпьем. У меня в номере бутылка хорошего виски есть.
…Через день Бахрушин был на седьмом небе от счастья. Немцы, как любил он выражаться, — дружно «сдриснули».
* * *
Теракт, даже не удавшийся, дело нешуточное. О нем не только судачили в городе, он прибавил дел и правоохранителям. Тем более что покушались на видного человека — самого Бахрушина. То есть пытались подорвать не только самого Анатолия Игоревича, но и устои городской жизни. Ведь все здесь зависело только от него.
Давно не ремонтированная, в выбоинах и лужах улица на окраине города жила своей размеренной жизнью. Теракт, если и коснулся ее, то лишь в том смысле, что прибавил новую тему к обычным разговорам пенсионерок, любящих посидеть на скамейке да поточить лясы. В частном секторе все на виду. Здесь всегда заметят постороннего, а то еще и поинтересуются, кого он ищет, почему здесь оказался. Тут нельзя пройти незамеченным. Десятки глаз наблюдают за тобой, запоминают, что делал, что говорил.
Микроавтобус с тонированными стеклами плавно затормозил прямо перед домом Бабарыкиных. Бабушки на лавке тут же переглянулись. Ведь обычно в гражданских машинах стекла не тонируют. Их подозрения тут же оправдались.
Дверца автобуса слегка отъехала, и из салона на землю ступил участковый. Вид у него был вполне мирный. Папка из кожзаменителя под мышкой. Но бабушек на мякине не проведешь. Просто так участковые не приезжают. К тому же Бабарыкин клиентом правоохранительных органов никогда раньше не являлся. А тут смотри — зачастили к нему.
Участковый-полицейский бросил пару тихих фраз внутрь микроавтобуса. Аккуратно, словно боялся кого-то потревожить, задвинул дверцу. И как показалось пенсионеркам — на цыпочках двинулся к дому. Его не интересовали цветущие розы, буйно вившийся виноград. Правоохранителю на службе не до красот. Он должен думать только о деле. Участковый замер на крыльце, прислушался, затем уверенно постучал в дверь. Вновь превратился в слух. Отыскав звонок, позвонил. И вновь без результата. Но никто не спешил ему открывать.
Другой человек развернулся бы и ушел. Ну нет никого дома или открывать не хотят. Зачем навязываться? Однако служба есть служба. Участковый вытащил из кармана маленький, но мощный фонарик, приложил его к оконному стеклу и посветил внутрь. Таким манером он обошел дом. Наконец вернулся к микроавтобусу и проговорил пару фраз тем, кто находился внутри.
И тут всезнающие пенсионерки не выдержали:
— Уважаемый Петрович, нет Бабарыкиных дома.
— Это точно?
— Точнее не бывает. Сама видела — они с утра ушли.
— Налегке? И отец, и дочь?
— Отчего ж налегке? Чемодан у них с собой был, такой на колесиках. Но Павел его все равно в руках нес. Асфальт у нас тут разбитый, никакие колеса не выдержат.
Участковый уточнил еще некоторые детали. По всему выходило, что Бабарыкины предчувствовали появление полиции, а потому решили заблаговременно смотаться. Это, естественно, настораживало — невиновный человек от полиции бегать не станет.
— Ничего не говорили — типа к родственникам поехали?
— Ничегошеньки. Только махнул рукой, они и пошли. Вон туда! — Старушка указала скрюченным полиартритом пальцем в сторону автобусной остановки.
— А надолго?
— Откуда ж нам знать?
Участковый сомневался недолго. Он исчез в микроавтобусе, после чего появился с двумя крепко сложенными молодыми парнями в штатском. Вместе они и прошли к дому. Один из «штатских», присев на корточки, недолго изучал замочную скважину, а затем, достав связку отмычек, ловко подобрал нужную. «Штатские» исчезли в доме, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Полицейский с серьезным лицом подошел к бабушкам и строго предупредил их:
— Об этих, — он указал большим пальцем через плечо, имея в виду «штатских», — никому и ничего. Тем более если сами Бабарыкины интересоваться будут. Позвонят там или кого пришлют.
— Ну, это понятно. Дело-то, наверное, серьезное. Чего он утворил?
— Сказать сейчас не могу, — участковый глубоко вздохнул — чувствовалось, что ему самому не очень-то приятно принимать во всем этом участие.
