– Садись... – кивнул он на стул, стоящий перед столом. – Младший сержант...
В голосе Маркова прозвучала легкая такая ехидца. Недоумевая, чем она может быть вызвана, Скопцов устроился на стуле, положив автомат на колени, и приготовился слушать. Но взводный молчал, только в упор смотрел на него, и вид у него был такой, будто он видит Василия впервые.
– Это что? – выдержав изрядную паузу, поинтересовался Марков, указывая на лист бумаги в углу столешницы. Скопцов узнал этот лист, слегка помятый и не особенно чистый, сразу.
– Рапорт, – сообщил он Командиру.
– Я вижу, что это рапорт. – На лице офицера проступила презрительная гримаса. – Слава богу, не слепой! Я хочу знать, что это значит?!
Командир брезгливо, двумя пальцами, взял лист и потряс им перед лицом Скопцова.
– Там написано, товарищ старший лейтенант! – упрямо поджал губы Василий. Он уже догадался, о чем пойдет речь, и собирался стоять на своем до конца. Командир понял это. Неожиданно тон его речи изменился, стал мягче, дружественней.
– Знаешь, Вася, – то, что взводный обращался просто по имени, оставив звание или прозвище, используемое в боевой обстановке, говорило об особой доверительности этой беседы, – я с самого детства мечтал стать писателем. Нравится мне это...
Ноготь Командира звонко щелкнул по твердой книжной обложке.
– Но не дано! – Он сделал короткую паузу. – Понимаешь? Не дал мне этого бог!
Скопцов молча слушал. Он еще не мог понять, к чему это ведет разговор Марков.
– Вот ты просишь оставить тебя на контрактную службу... – между тем продолжал тот. – Я стараюсь тебя понять. Тебе осталось три месяца – и все. Домой. А ребята останутся здесь. И ты не хочешь их бросать. Ну, что же... Чувство товарищества – это прекрасно! Ты – хороший боец, и никто из начальства слова не скажет против. И я не скажу. Но все же мне лично кажется, что ты несколько спешишь с решением. Хороших солдат у нас в стране вполне достаточно.
Марков встал, вышел из-за стола, подошел к книжным полкам. Ласково провел ладонью по тисненым переплетам. Тяжело вздохнул и, повернувшись к Скопцову, сказал:
– А вот людей, способных создать такое, – единицы! Мой тебе совет – иди на гражданку и возвращайся в университет! Учись. Потом, глядишь, и о нас что напишешь.
– Так я же не в литературном учился! – подал голос Скопцов. – На журфаке!
– Ну и что?! – возмутился Командир. – Ты же сам читал, что сейчас о нас пишут! То мы садюги беспросветные и мародеры, то – герои плакатные, рвущие на груди тельняшку и идущие в бой с криками: "За Ельцина! За Грачева!" А кто-то должен будет сказать правду. О том, какими мы были, как мы жили, как мы воевали. Как мы умирали, в конце концов! Почему не ты?
– Не знаю... – честно ответил Скопцов. – Я никогда не думал об этом.
– Вот именно! – обрадовался Командир. – Не думал! А ты пойди и подумай! Твой рапорт пока останется у меня – время терпит. Будешь настаивать на контракте – возражать не буду. Но мне кажется, ты рожден не для этого.
Он обвел рукой мрачные стены.
– Разрешите идти, товарищ старший лейтенант? – Василий встал со стула, набросил на плечо ремень автомата.
– Идите! – Марков вернулся за стол и вновь взялся за отложенную книгу. Скопцов, развернувшись через левое плечо, направился к выходу. Уже взявшись за дверную ручку, снова услышал голос взводного:
– И подумай как следует, Скопа!
Василий не собирался менять принятого решения.
Но его рапорт так и остался у Командира. А другой, помня об этом разговоре, он писать не стал.
Вернувшись домой, в Красногорск, он почистил камуфляж, надраил до зеркального блеска берцы, нацепил на грудь все знаки и медали и в таком "героическом" виде отправился в университет. Только берет надевать не стал. Оставил в шкафу, дома. Это – святое. И разменивать честь и гордость бойца частей специального назначения в решении своих личных проблем не собирался.
Занятия уже начались, и его могли и должны были отправить в университете по известному всем адресу. Но не отправили. То ли славное прошлое сработало, то ли какие-то льготы были положены ветеранам, то ли мама, преподававшая на "экономе", замолвила словечко. Скорее всего, все вместе. Только факт остается фактом – ему разрешили досдать то, что он завалил два года назад.
Сдача прошла легко – преподаватели отнеслись к уволенному в запас воину снисходительно, сильно не нажимали. Косились на побрякивающие медали и в глазах читался вопрос – Скопцов получил их за то, что убивал людей?! Он тогда еще не отошел от войны и, если бы его спросили, мог бы многое рассказать. Только не спросили... Интеллигенция!
Короче говоря, Скопцов вернулся на четвертый курс, набросившись на учебу, как голодный на пищу. Чириканье пуль над головой как-то способствует быстрому взрослению и стимулирует тягу к знаниям.
А вот в группе отношения у него не складывались. До прямых конфликтов дело, разумеется, не доходило. Просто Василий не понимал этих чистеньких мальчиков и девочек с их уверенностью в собственной талантливости и значимости, с их пренебрежением к окружающим. И не мог понять – между ними простиралась война.
Поэтому держался особняком, не посещая университетские тусовки и вечеринки.
Единственный, с кем он сумел сойтись, был Валька Бизиков, приехавший в Красногорск из Краснокаменского. В универ он поступил после службы в армии, в мотострелковых войсках, был постарше остальных и учился с ломоносовским упорством, хотя учеба давалась ему не так уж и легко. Одногруппники за глаза посмеивались над "деревенщиной", но почему-то никому из них не приходило в голову помочь парню. Никому, кроме Скопцова.
Наверное, их можно было назвать друзьями. Они сидели рядом на лекциях, вместе готовились к семинарам. Валентин иногда даже ночевал у Скопцова на раскладушке – тот к тому времени перебрался в однокомнатную квартиру умершей бабушки.
Апогеем доверительности в их отношениях можно считать тот момент, когда Бизиков показал Василию фотографию своей невесты – худенькой большеглазой девчушки с редким именем Лиза, ждущей его на родине, в Краснокаменском.
Они поженились тогда, когда Валентин уже заканчивал пятый курс. На их свадьбе Скопцов был свидетелем. А после окончания университета Бизиков вернулся домой. Время от времени звонил Скопцову, несколько раз приезжал, останавливаясь у него же. Естественно, выпивали, закусывая водку привозимыми Валькой салом и соленой черемшой, разговаривали. Вроде бы обычные человеческие отношения. Ничего сверхъестественного.
И все же сейчас, узнав о смерти однокурсника, Скопцов испытал острое, щемящее чувство потери. Каким-то глухим, осевшим, не принадлежащим ему голосом он спросил у продолжавшей плакать женщины-подростка:
– Как это произошло?
