Он вздрогнул — завелся мобильник, номер которого был известен далеко не всем. Не отозваться было бы невежливо.
— Признавайтесь, генерал, — разразился суровый оперный бас. — Оружие, наркотики, валюта?
— Холодное пиво, — усмехнулся Григорий Алексеевич. — И вам доброе утро, Василий Иванович, приятного дня… — «И спокойной ночи», — чуть не сорвалось с языка, но генерал Олейник успел его прикусить.
Настроение у губернатора было благодушное. Некоторое время он кхекал, хмыкал, устраивался поудобнее.
— Будет нам холодное пиво, Григорий Алексеевич, обязательно будет. Стало быть, в вашей волости все в порядке?
— А как иначе, Василий Иванович? Если что-то не в порядке, то все равно под контролем, — позволил он безобидную шутку.
— Все видим, все знаем, но поделать ничего не можем? — развил остроту руководитель высшего исполнительного органа субъекта Федерации. — Просто спрашиваю, Григорий Алексеевич, знаю, что вверенное тебе управление не осрамит свою честь. Что там у вас ночью стряслось? — продолжал Василий Иванович разыгрывать некомпетентность. — Шум стоял, как на салюте в день города. Разборки между полицейскими группировками? Гопы проводили военный парад? Конец света подкрался?
Григорий Алексеевич поморщился. Губернатор Морозов в курсе всех событий, нечего тут упражняться в остроумии.
— Конец света приходит поэтапно, Василий Иванович, — учтиво отозвался он. — Поэтому мы его не замечаем.
— Хорошо сказал, — похвалил губернатор. — Ладно, я все знаю. Молодцы. Похвали своих ребят и себя лично. — Василий Иванович сдержанно гоготнул. — А Козякин меня насмешил, звонил, понимаешь, среди ночи, каялся в своей гомосятине, просил уволить, я поначалу и не понял, что он там курит… Ты уверен, что вторая фигурантка утонула?
— Девяносто девять процентов, Василий Иванович. Многолетний опыт подсказывает, что оставшимся процентом можно пренебречь. Но даже если допустить, что фигурантка выжила — нам это никак не угрожает. Она потеряла любовника и партнера, все их сообщники в городе накрыты, остается лишь уйти на дно и побыстрее отсюда сматываться. Но повторяю, Василий Иванович, вероятность, что Левторович жива — предельно ничтожна. Наши люди осматривают Бурлинку ниже по течению — возможно, где-нибудь всплывет.
— Ну, дай бог, дай бог… — добродушно произнес Василий Иванович. — Будет минутка, Алексеич, зайди ко мне с полным отчетом по данному вопросу. Посидим, покумекаем, как это дело лучше подать. Буду очень признателен, если эта минутка найдется у тебя через полчаса. Не забыл, что в четверг едем на охоту?
Григорий Алексеевич помнил. Четверг — рабочий день, и в этом вся прелесть. В выходные устраивать мероприятие опасно. Ау любителей пострелять в заповеднике по крупной дичи имеется уникальная способность находиться в нескольких местах одновременно. Вроде бородатого анекдота: «Жене сказал, что к любовнице, любовнице — что к жене, а сам — на чердак, и учиться…»
— Я прекрасно помню, Василий Иванович. Знаете… — генерал замялся, — понимаю, что ритуал, место встречи изменить нельзя, все такое… Но не кажется ли вам, что в свете произошедших событий это мероприятие уместнее отложить? Скажем, на недельку? Понятно, что опасности никакой, но чисто психологически, да и береженого, сами понимаете…
— Слушай, ты, оппортунист! — возмутился губернатор. — Все идет по плану, и чтобы больше я от тебя подобного не слышал, господин генерал полиции! Ключевые слова в твоем бормотании: никакой опасности. Так что давай без психологических заморочек и упоминания того, чье имя не называем… — губернатор снова хохотнул. — А в качестве дополнительного адреналина, Алексеевич… — губернатор помялся. — Имеется тут у меня одна идейка. Впрочем, появишься на ковре — обсудим. И еще — в шесть вечера на центральной площади состоится согласованный с мэрией митинг: что-то про рост тарифов ЖКХ, бесплатный проезд для пенсионеров, еще какая-то маета. Понятно, что за пределы не выплеснется, покричат, помашут плакатами, но руку лучше держать на пульсе. Твой ОМОН уже подал заявку на разгон митинга? — губернатор сегодня просто лучился остроумием, что насторожило Григория Алексеевича.
— Мы держим руку не только на пульсе, но и на горле, Василий Иванович, — проворчал Олейник. — Хорошо, я все понял. Не возражаете, если я возникну на вашем ковре не через полчаса, а, скажем, через пару часов? Имеется у меня настойчивое желание допросить в СИЗО задержанного Россохина.
— Ну, допроси, допроси, раз уж хочется, — не стал настаивать губернатор. — Только смотри, чтобы не сбежал во время допроса. Ну, будь здоров, фельдмаршал, — и грубовато пошутил под занавес. — Хайль Гитлер, как говорится.
— Зиг хайль, Василий Иванович, — пробормотал Олейник, отключая трубку.
Дрожь пробежала по телу избитого узника. Никита распахнул глаза и безучастно уставился в заплесневевший потолок. Пальцы заскребли по вшивому матрасу, проткнули истлевшую мешковину, застыли, скрюченные. Лицевые мышцы пришли в движение, но и их разбил паралич. Несколько минут в неестественной позе, и тело стало расслабляться. Снова промчалась дрожь, и арестант размяк окончательно. Из глаз, затянутых болотной тиной, потекли слезы. Он шмыгнул носом, обвел глазами сырые стены, уставился незрячим оком на железную дверь, в верхней части которой располагался глазок, а ниже — запертое оконце. Площадь камеры составляла от силы пять метров. Полтора на три. Слева — вмурованные в стену нары с щуплым матрасом, над головой зарешеченное окно. И больше ничего, только дверь. Голый отсыревший бетон — внизу, сверху, сбоку. Даже повеситься не на чем…
Глухая тоска гнобила душу. Он не мог смириться с утратой, он никогда не сможет с ней смириться. Он не монстр, а обычный человек, у которого погибла любимая женщина. Разум соглашался, что она мертва, а рассудок противился. Он не видел ее труп. Но что это меняет? В глазах застыла страшная картина — Ксюша выныривает из омута, умоляет о помощи, вот ее уносит на дно этим чертовым водоворотом. Она не Ихтиандр, и умение плавать в данном случае роли не играет. Он может жить надеждой (сколько там ему осталось?), но кого он при этом обманет?
Он видел только омут, ничего другого не замечал. Думать о себе не хотелось, и во что его превратили, он пока не догадывался. Видимо, напрасно. Что-то надоумило Никиту оторвать голову от шконки. Боль швырнула обратно, в голове разразилась канонада, он начал задыхаться. С силой сжал зубы. Нет, эти твари не дождутся, он не потеряет интереса к жизни. Теперь он будет мстить, как никогда не мстил!
Он со скрипом поднимался, будто возрождался из тлена. Каждое движение давалось с боем. Скрипели суставы, ныли мышцы. В бедрах разбойничала судорога — их испинали так, что там места живого не осталось. Он принял сидячее положение, стал ощупывать лицо и голову. Под глазами зрели мощные синяки, кожа разбухла. Он смотрел на мир сквозь узкие щелочки-бойницы. Волосы спутались, прикоснуться к черепу было невозможно — судя по всему, его пинали не только по ногам…
Он был обязан прийти в себя, он должен снова научиться двигаться! Раны на Никите заживают, как на собаке, в организме — неисчерпаемые резервы. Первые несколько минут от начала разминки он был на грани коллапса. Голова кружилась, Никита хватался за стены. Но пересиливал немощь, разминал скрученные мышцы, приводил в порядок голову. Дыхание восстановилось, он был уже не тем беспомощным растением, что очнулось двадцать минут назад. Немного передохнул, и снова в путь. Он должен отринуть внешние факторы, сконцентрироваться на самовнушении. Йога, аутотренинг — не пустые звуки, если человек хочет быстро восстановиться и занять свое место в жизни…
