— Как будто одно противоречит другому, — заметил Глобарь.
— Я, кстати, солидарен с Кирой Ильиничной, — уныло забубнил сенатор Баркасов. — Пора кончать это непотребство и делать лыжи. Охрана пусть остается, ловит злоумышленника, а нам, позвольте спросить, что здесь делать? Мы-то здесь с какого бока? Нас будут искать, поднимут на уши весь город, думаю, нас уже ищут, господа! Это же чревато!
— Устами зануды, дети мои, гундит истина… — внезапно возвестил, оторвавшись от кубинского рома, отец Лаврентий и мерзко захихикал. — Воистину, почему мы здесь сидим? — он громко икнул, выронил бутылку и изумленно уставился, как она пустилась наутек, расплескивая содержимое.
— Вот умничка, хорошо покушал, — похвалил батюшку Глобарь.
— Григорий Алексеевич, ответьте на вопрос, — дерзко проговорил Коровин. — Я тоже не понимаю вашего плана. Почему мы здесь сидим? Мы должны уехать. В девять утра у меня очень важное совещание в мэрии!
Олейник удрученно качнул головой — дескать, сколько дураков ни учи, а умнее они не станут.
— Я бы согласился с вами, Сергей Дмитриевич, — дипломатично, сдерживая маты, изрек генерал. — Но в таком случае мы бы оба были не правы. Василий Иванович, может, вы сами объясните этим неучам, что происходит?
— Григорий Алексеевич прав, — неохотно ответил губернатор. — Никто из нас отсюда не уедет, пока мы не поймаем или не убьем… того, чье имя лучше не называть.
— Особенно на ночь глядя, — хихикнул неугомонный Глобарь.
— Надеюсь, все взрослые люди и понимают, что то, чем мы занимаемся, — не самое богоугодное и законопослушное дело. Ни один из вас не появится в городе, пока мы здесь не закончим. Не сказать, что мы с Григорием Алексеевичем не доверяем кому-то из вас, но береженого, как говорится, бог бережет… — губернатор старательно хмурил брови и прятал глаза. — Если что-то вскроется и разнесется по свету, то нам не отмыться. Рухнет все, что мы много лет выстраивали. Из этого следует, что мы не можем вызывать из города подкрепление, дабы уничтожить преступника. Никаких посторонних. Будем справляться собственными силами — теми людьми, что повязаны кровью, кто в курсе дел и на которых мы можем положиться. Поэтому каждый человек у нас на счету. Сотовая связь отсутствует, и хрен с ней. В наличии имеется спутниковый телефон, по которому Крейцер свяжется с нашими людьми в городе, и те придумают, что сообщить родным, а утром — коллегам. Причина вашего отсутствия будет убедительной, не беспокойтесь. Мы обязательно выкрутимся. А сейчас на вашем месте я прекратил бы ныть и пьянствовать, а отправился спать. Утро вечера мудренее.
— А с несогласными будем выяснять отношения с позиции силы, — хмуро бросил Олейник.
— Боже мой, и это все из-за дохлого ханурика, которого вы не можете убить… — потрясенно проговорила Кира Ильинична.
Развивать успех и добивать врага в его логове этой ночью Никита не планировал. Всему есть свои пределы. Усталость валила с ног. Он понимал, что из урочища не выбраться, и нужно копить силы. Завтра демоны бросятся в бой, будут прочесывать лес до победного конца. А ему не удалось забрать автомат у того парня, которому в темноте подрезал сухожилия. Бедолага повалился ничком прямо на оружие. Сослуживцы были рядом, в нескольких шагах, шум привлек бы внимание. Он поспешил отползти, а потом не смог найти это место — голова кружилась, деревья плясали кадриль, а теперь жалел об этом, оружие бы ему не повредило. Никита блуждал по замерзающему лесу, словно по затерянному миру. Едва не выскочил на дозор, выставленный генералом — парни сидели в овражке тесно сбитым коллективом, жгли костер вопреки инструкциям и сами себя боялись. Он ушел от них подальше, подошел к скалам, отыскал расщелину. Идея насчет костра, подсмотренная у генеральских холуев, показалась интересной. Он положил на дно расщелины несколько осиновых веток, вспомнив, что осина горит почти без дыма. Пригодилась зажигалка, которую он реквизировал у одной из жертв. Потянулось вдоль отвесных стен расщелины жиденькое пламя, он подкладывал ветки, грел руки, забрался в этот жалкий костерок чуть не всем телом, наслаждался, чувствуя, как отмирает кожа. Но этого не хватало, согреть Никиту был способен лишь большой пионерский костер. Он бегал по окрестным кустам, собирал ветки и коряжины, обрывал еловые лапы. В пару приемов затащил добычу в расщелину. Костер занялся веселее — он надеялся, что со стороны не видно ни огня, ни отблесков. Выстелил дно расщелины мягкой хвоей, зарылся в нее. Временами вытаскивал руку из «одеяла», чтобы добавить в огонь пару веток. Блаженное тепло растекалось по телу. Глаза слипались, от дикой усталости не хотелось шевелиться. Но он не мог уснуть, сколько ни пытался. Перед глазами плясали ненавистные хари «статусных господ», возникла улыбка Ксюши — и вселенская тоска схватила за горло. Он вертелся, пытался думать о другом, например о том, что завтра его убьют и появится прекрасная возможность воссоединиться с любимой. Вот только возникла незадача: Никита придерживался атеистических мировоззрений, и с воссоединением на небе двух любящих сердец могли возникнуть проблемы. «Почему бы не попробовать махнуть через скалы?» — мелькнула мысль. Одним не удавалось, других ловили за периметром, но можно ведь попытаться? Или подобраться незаметно к КПП, вырезать охрану — сколько их там, рыл семь, восемь? А если не удастся открыть ворота, то просто перелезть через них, и пусть ищут в лесах. А вдруг получится? «Они же дебилы, а ты д'Артаньян! Ты не должен спать всю ночь, — твердил внутренний голос. — Это расточительно в твоем положении. Заведи будильник, отдохни часа четыре, и в путь. Делай хоть что-нибудь, иначе завтра столкнешься с бешеными, невыспавшимися мужиками, и тебя просто массой задавят!»
Никита вынул конфискованный телефон. Сети, понятно, не было. Он бездумно перелистывал меню, сыграл в игрушку, просмотрел фотоальбом. Благочестием нравов хозяин аппарата, похоже, не отличался. В свободное от службы время ездил на рыбалку, посещал «общественные» заведения, активно повышал свой физический и моральный уровень. На одной из фотографий друг и коллега, голый по пояс, в камуфляжных штанах со свисающей мотней сжимал предплечьем горло худенького паренька, у того вываливался изо рта язык. Герой фотоснимка выглядел гордым, словно отловил американского шпиона. Фоном служила река и заброшенная удочка, вставленная в рогатину. На другом снимке лыбились четыре рожи, из которых две определенно принадлежали девицам легкомысленного поведения. На третьем позировал сам владелец телефона — он отжимал штангу в спортзале и тужился так, словно рожал по меньшей мере тройню. Никите сделалось противно. Он удалил всю фотогалерею, подбросил дров в огонь и, наконец, уснул.
Очнулся часа через четыре (примерно в два ночи), судя по ощущениям и серебрящейся луне в просвете между листвой. Подавил проснувшуюся вместе с ним тоску, прислушался. Почему он проснулся? В этом гиблом лесу что-то было не так. Костер давно прогорел, холод переходил в наступление, отбирая занятые теплом территории. Он приготовился к худшему и начал выбираться из расщелины. В лесу было тихо, предчувствие помалкивало — значит, никто не подкрадывался. Но тихо ли было в лесу? Он затаил дыхание, прислушался. Далеко, в западной части урочища, где он вечером едва не напоролся на патруль, что-то происходило. Шум, сдавленные крики, хрустел валежник. Складывалось впечатление, что там серьезная рукопашная схватка. Никита попытался сосредоточиться. Или он что-то не понимает, или… одно из двух, как говорилось в выдающемся советском мультфильме. Разве могут появиться посторонние? Встретились два дозора, посидели, выпили и поссорились? Но дозоры встретиться не могут, их развели по лесам. Одних забросили в западный квадрат, других — в восточный. Между ними — лесничество.
