Запивая таблетку, Бельдин с трудом протолкал в пересохшее горло глоток воды. Зубы его выбивали по краю стакана звонкую барабанную дробь.
– Ну, что? – через несколько минут продолжил незнакомец. – Оклемался?
– Да-да, спасибо. Уже лучше.
– Тогда продолжим. Сколько сейчас, на данный момент таких камней находится в хранилище?
– Ок… коло трехсот… карат.
– Это, естественно, кроме того, что вы заныкали с Гирейчуком. Я правильно понимаю?
– Д-да, – меленько, по-голубиному, кивнул Алексей Константинович.
Незнакомец на минуту задумался, а потом снова продолжил допрос.
САЗОНОВ
– Все не веришь, да? Чего молчишь? Не веришь, что у меня все так просто и быстро получилось? – спросил Арутюнян. Отхлебнул коньяк. Причмокнул от удовольствия. Отправил в рот целиком толстый кружок лимона. Аппетитно прожевал вместе с кожицей, пуская слюну на жирные красные, словно напомаженные, губы. Сплюнул косточки на ладонь. – Вот так просто, да. Сегодня ты большой начальник, а завтра – нет тебя. Вообще нет. Веришь – не веришь, а так всегда и бывает.
– Ладно, – сказал Ашот, поднимаясь из-за стола, – ты, Самвел-джан, сам тут с ним болтай. Мне он больше совсем не нужен. Пойду дела делать.
– И мне не нужен. Нам с тобой не нужен. Прокурору не нужен. Совсем никому. Вот такой ты глупый человек, Сазонов. Никому ты совсем не нужен. Мостового твоего мы теперь и сами поймаем. Я и без тебя теперь знаю, где его искать.
Ашот костяшкой пальца стукнул в дверь. Она открылась. Крепкий угрюмый боевик, похожий на вставшую на две конечности гориллу, почтительно посторонился, пропуская босса. Дверь опять захлопнулась, и они остались в помещении вдвоем.
Андрей Степанович с отвращением посмотрел на сидящего перед ним раскормленного до безобразных размеров, как охолощенный боров, Арутюняна и прикрыл покрасневшие после бессонной ночи глаза: «Даже здесь, скотина, не оторвется от корыта! И сюда ему накрытый стол, как падишаху, притащили!» В онемевшей руке, после того как ее перестегнули на трубу пониже, постепенно восстанавливалось нарушенное кровообращение, и она нещадно ныла. В кончики пальцев словно разом воткнулись тысячи острых иголок. Приходилось скрипеть сцепленными зубами, не давая стону вырваться наружу.
– Вот ты думаешь, Сазонов, что я не понимаю, почему ты этого своего Мостового от следствия скрываешь? Ну и совсем дурак, если так думаешь. Все мне давно понятно. Потому что он – такой же, как ты, глупый и больной фанат. Да – фанат. Почему тебя Степанчук не любит? Потому что ты его презираешь, да. Ты же гордый, как павлин. Ты все по закону хочешь. По крайней мере, когда не боишься, что тебя от должности отстранят. Ты и взяток не берешь, как мне сказали. И кому, скажи, такой дурак нужен?.. Ты не взял – значит, ни с кем не поделился. Прокурору ничего не досталось. Его начальству наверху тоже ничего не досталось. Кто виноват? Ты, Сазонов, виноват. Ты сам как хороший человек не живешь и никому не даешь. Нет. Ты, конечно, не совсем глупый. Ты на рожон не лезешь. Но ведь смотришь на всех нормальных людей искоса, как на каких-то слизняков, да. Кому это понравится? Никому. Ты очень вредный человек, Сазонов. Вас таких уже совсем мало осталось, но вы очень всем пока кровь портите. Не даете жизнью наслаждаться. Сволочь ты, Сазонов, вот что я тебе скажу!.. – Арутюнян отфукался в полном изнеможении от своей длиннющей философской тирады. Отвалился на спинку кресла, и она заскрипела, завизжала под горою насквозь пропитанной жиром плоти. – Вот посмотри на себя! А смотреть на тебя противно! Валяешься тут передо мной на полу, как какой-то шелудливый пес с помойки. А ведь тебе уже пятьдесят лет! Ты же уже седой, да. Ты уже давно уважаемый человек должен быть. И чего ты этой своей твердолобостью добился?.. Семьи у тебя нет. Детей нет. Даже бабы хорошей, и той – нет. Живешь в бомжатнике. Кушаешь всякую дрянь. Даже машины хорошей нет. Какая-то раздолбанная «пятерка». И друзей у тебя – никого нет. Только этот Комов твой зеленый. Такой же, как ты дурак-неудачник, только помоложе. Ну, что молчишь? Молчишь, потому что сказать тебе нечего… – самодовольно изрек Арутюнян. Наморщил лоб, собираясь с мыслями. Но потом опять расслабился. Пододвинул к себе огромное блюдо с мусахой. Выудил залитый загустевшим остывшим соусом кусочек баранины. Отправил его в рот. Проглотил не разжевывая и, облизав пальцы, громко рыгнул. – А мог бы жить как другие. Как прокурор. Как я. Нет. Как я, конечно бы, не смог. Для этого очень много ума надо. У такого жалкого русака, как ты, для этого мозгов все равно не хватит. Очень много.
Проглотил глоточек коньяка. Самодовольно напыжился и продолжил: – А теперь умрешь, как этот шелудливый пес. И никто про тебя даже и не вспомнит. Кто такой был этот Сазонов? Почтенный умный человек? Нет. Глава рода? Нет. Тогда кто? Никто! Перекати-поле. Сорняк, да. Нечего о нем жалеть. Нечего бабам выть. Дурак, да и все, никому не нужный. Даже этот твой Мостовой-шмастовой про тебя никогда не узнает. Не оценит, что ты ему помочь хотел. Обидно, да?
– Да не пошел бы ты, уважаемый Самвел… Ваграмович, в одно срамное место? – утомленно вымолвил Сазонов.
– А-а-а, проснулся наконец! – удовлетворенно хмыкнул Арутюнян. – Пробрало, да, как вы там русаки говорите? Ну, давай тогда, поговорим, Сазонов. Я люблю сначала с такими, как ты, перед смертью говорить.
– Это все от комплекса неполноценности. Тебя же распирает просто от твоего непомерного гнилого самомнения.
– Думаешь – ты меня обидел, да? Или думаешь, я на тебя обиделся, когда ты на меня в своем кабинете как на шакала подлого рычал? Совсем не обиделся. На дураков, Сазонов, ведь не обижаются. Их просто, как эту… в бородавках… жабу давят. И все. Чтобы под ногами не скакала. Раз… и все. И только – вонь пошла. Вот так, да.
– А говорить нам с тобой вообще не о чем, – презрительно бросил Андрей Степанович. – Все равно ни хрена ты не поймешь. Слишком узколобый. Ты же даже не животное. Растение.
– Ну, давай-давай. Разозлить меня хочешь? Не старайся. Все равно не получится. Еще целый месяц меня слушать будешь. Пока твой отпуск на кладбище не закончится. Нет. Не на кладбище. Там таким дуракам не место. Где-нибудь в глубокой яме на Уссури будешь раков кормить. Вай, хорошо сказал, да? Аво эх! – потешаясь, фыркнул Арутюнян и затрясся в беззвучном смехе. – А я потом… этих раков кушать буду. Вспоминать тебя буду. Видишь – а неправильно я тебе сказал, что совсем никто тебя не вспомнит. Сам я точно буду. Скучать даже буду. Веришь, нет? Обещаю тебе, Сазонов-джан. Да что там – обещаю? Мамою клянусь. – Самвел просмеялся. Посмотрел на Сазонова с иезуитским интересом. Но, не дождавшись с его стороны никакой реакции на свои последние откровения, тяжело вздохнул – как будто кузнечный мех качнули, и прищелкнул пальцем: – Ладно, дорогой. Не хочешь сегодня ты со мной немножко разговаривать, ну и не будем. У нас же времени еще полно. Еще наговоримся. А сейчас, ладно, – отдыхай. Кушай вот. Видишь, сколько еще осталось? Даже можешь коньячка немного потянуть. Пожалуйста, я не против. Я же очень добрый человек. Даже врагу своему никогда плохого не пожелаю. Хотя какой ты мне теперь враг? Так – букашка. Ничего уже не можешь. Кушай, давай, Сазонов, набирай тело, пока не поздно. Сейчас скажу, чтобы тебя к столу пристегнули.
