– Хорошо. Я вас понял, Алина Васильевна. Большое спасибо вам за информацию. Простите, но сейчас мне надо удалиться. Время не ждет.
– Ну, конечно. Идите. Я сделала все, что смогла.
Комов бросился к машине. Распахнул дверцу, забрался на сиденье и замер, сжимая уже вставленный в замок ключ зажигания, глядя на Алину в упор:
– Извините, Алина Васильевна, но еще один элементарный вопрос. Мне не совсем понятно. А зачем вам лично все это нужно? Какой у вас во всем этом интерес? Ведь, как я знаю, Арутюнян для вас тоже – далеко не посторонний человек?
– А вот это уже, Саша, совсем не ваше дело. И не теряйте времени. Вы можете опоздать.
– И вот еще что, Алина Васильевна, – нерешительно вымолвил Комов и замолчал.
– Ну, что еще, Саша?
– Если бы его… из дома вывезли? Куда угодно?
– Не знаю… Это уже… Вы слишком много от меня хотите. Хорошо. Я попытаюсь что-то сделать.
После отъезда Комова она еще долго стояла на пустынном речном берегу, отрешенно и бессмысленно глядя, как на раскрытую ладонь медленно, одна за другой опускаются холодные и колкие снежинки. Стояла, не зная, что именно на этом самом месте пять лет назад накануне ареста изнывал от тяжести, повисшей на душе, ее любящий податливый Стасик. Стоял и мучительно обдумывал, как лучше ей помочь, еще нисколько не подозревая о ее подлом и низком предательстве.
АНДРЕЙ
– Нет, Андрюха, так у нас с тобой дело не пойдет, – насупился Славкин. – Ты мне можешь толково, по-человечески, объяснить, зачем тебе это нужно? Ты что, считаешь, что за считаные дни можно освоить взрывное дело?
– Я и не собираюсь ничего осваивать, – отрубил Мостовой. – Никакие ваши хитроумные тонкости меня абсолютно не интересуют. Я просто хочу в этом участвовать. Хотя бы на последнем этапе.
– Ну, извини, – развел руками Саня. – Как это – хочу – и все? Это что за пацанство такое? Ты меня, старичок, начинаешь сильно разочаровывать.
– Да плевать я хотел на твои разочарования! – вспылил Андрей. – Я не баба, чтобы кому-то нравиться! Или ты привлекаешь меня к этому, или мы с Семенычем никуда с вами не едем! Теперь я ясно аргументирую?
– Да… Тяжелый случай. Я, кажется, догадываюсь, в чем дело. По-моему, ты хочешь сказать, что больше не уверен в том, что все пойдет так, как ты задумал? Попросту говоря, ты мне уже не доверяешь?
– А у меня за последнее время набралось для этого немало оснований.
– Вот, значит, как? – попытался изобразить обиду Саня, но, как было видно, сразу же передумал и терпеливо продолжил свои отеческие увещевания: – Да посуди ты сам, братка, ну какая тебе разница – кто из нас нажмет на кнопку? Главное ведь – результат? Так ведь? И ты его увидишь. Своими собственными глазами. Мы там в точности, как ты и хотел, всю эту таежную малину с дерьмом смешаем. Живого места не останется. Но никаких кнопок, извини, я тебе доверить не могу. И по одной простой причине. Ведь, согласись, если закладка не сработает, да еще и по твоей вине, ты же сам мне тогда до мяса плешь проешь. Ну, так же? Иван Семеныч, может, ты ему это объяснишь?
Иван Семенович молча отвернулся.
– А-а, так ты, бать, тоже с ним заодно? Д-а, мужики, с вами не соскучишься. И что мне теперь прикажете делать?
– Принимать мои условия, – сказал Мостовой.
– Но…
– И без всяких «но».
– Ладно. Хрен с тобой, золотая рыбка. Но, если все сорвется, пеняй тогда, Андрюха, на себя. Так что? Заметано?
– Да, – сдержанно ответил Андрей, но глаза его при этом радостно сверкнули.
Все еще находясь в возбужденном состоянии после разговора с другом, выбрался из зимовья. Бросил взгляд на завалинку, но, не задерживаясь, круто развернулся и шагнул в ночную темень. Отошел от сруба на сотню метров. Смахнул рукою невесомую пыль-куржу с поваленной лесины. Примостился. Закурил. Подставил разогретое возле раскаленной печурки вспотевшее лицо легкому свежему ветерку. И через мгновение таинственная, наполненная каким-то скрытым смыслом таежная тишь полилась, запросилась в душу.
Стояла почти безветренная морозная ночь. Обычная для начала декабря. Когда неистовый шквальный северяк, наярившись, нашумевшись вдосталь, смирит наконец свой буйный нрав, успев порядком притомиться за короткий ненастный день. Задышит ровно и покойно, лениво шевеля ворохи припорошенной снегом жухлой листвы. И развиднеется заполночь. И щедро вызвездит от края и до края по всему огромному небесному гобелену, бережно накрывшему спящую землю.
И отступит, словно растворится внутри все, что тревожило и жгло. И станет вдруг пустым и ненужным.
«А может быть, остановиться, пока еще не поздно? Отступиться? Отвернуться и… забыть, как затянувшийся кошмарный сон? Бросить все это к чертям собачьим и не брать больше грех на душу?
Работа? Да какая это может быть работа?! Жечь и кромсать, лишать кого-то жизни? Да… Это правда… Все они – примитивные, тупые, узколобые уроды. И их поганое, похабное счастье напрямую зависит от несчастья других. Но, подыхая, падая замертво, они же, как и все остальные, словно скатерть со стола, судорожно сгребают и тащат за собой совсем неповторимый, невозвратимый мир.
Танюшка… Нет. Она бы не одобрила, ни за что бы не одобрила то, что я задумал. Конечно – нет. И Елизар… И Глушенька… И у Семеныча в глазах – давно немой укор. Ведь так же? Так? Ну, и зачем тогда все это городить? Что и кому я этим докажу? Себе? Потешить самолюбие? Око за око, зуб за зуб? И только-то. И ничего другого…»
Скрипнула дверь зимовья. Выметнуло длинную оранжевую полосу света из проема.
– Ты где, Андрюха? Где ты там лазишь? – раздался голос Славкина.
– Да здесь я.
– Ползи, давай, на хауз. Сейчас тебе большой сюрпрайз будет.
– Какой еще сюрприз?
– А вот сейчас увидишь. Ползи, говорю.
Затер окурок. Поднялся неохотно. Поплелся к зимовью неспешно, по привычке подволакивая ногу.
А через полчаса послышался шум подъезжающей к крыльцу машины. И в зимовье ввалился Краев, толкая перед собой какого-то сгорбленного растрепанного человека.
Андрей пригляделся и, задержав дыхание, до хруста сцепил зубы, не давая воли опять перехватившей горло злости. Стоял и слушал, как громко бухает в груди растревоженное сердце, сверля горящим взором своего старого ненавистного врага.
– Но это, братка, еще не все, – где-то очень далеко, едва слышно, опять раздался голос Славкина. И через миг на пол перед Андреем швырнули низкорослого темнолицего китайца. – Вот, Андрюха, это тебе – на сладкое. Господин Ли своею собственной персоной. Ну, можно сказать так – сынишка твоего главного забугорного дружка. У них в гостях… и была твоя Танюшка…
– Вот у них она и была, – вторично повторил Славкин, опустив свою тяжелую мускулистую лапу на плечо Мостовому, будто упорно втолковывая ему, как какому-то желторотому несмышленышу, прописную истину, стараясь, чтобы она как следует дошла до его сознания. – Они ее, сволота желтозадая, и накачали наркотой до полного бесчувствия, чтобы послушнее была.
