– Сделаем, – пробурчал Щир. А Дорофеев снова повернулся лицом к хозяину «берлоги».
«Странно, конечно, – думал Игорь, – у такого чмыря – и такие деньги... Да тут не меньше трех-четырех тысяч долларов! Для этого отстоя – сумма просто нереальная. Значит, как пить дать дело у него нечисто... Но колоть его надо в первую очередь все ж таки насчет беглецов. Это гораздо важнее. И вероятность того, что они здесь были, остается... Но колоть-то будет совсем непросто. По всему видно – мужик тертый. Жизни в свое время понюхал. Из него можно жилы вытянуть, а он и рта не раскроет...»
* * *
Не прошло и пятнадцати минут, когда пацаны, напустив в кухню морозного воздуха со двора, громко, возбужденно переговариваясь, втащили в дом какие-то тяжелые громоздкие свертки, обмотанные мешковиной, вцепившись в них всем скопом.
– Что это? – нахмурился Дорофеев.
– Амба лоча, – хохотнул Щир.
– Не понял...
– Это по-удэгейски... Шкуры тигриные значит. И не одна «матрасня». Тут, шеф, три полных комплекта с костями. Сечешь?
– Не слабо! – не удержавшись, присвистнул Игорь. – Где были?
– В бочке забитой за коровьей стайкой. Еще и сенцом привалил, мудрило.
– Ладно... Понял... Так он, оказывается, у нас – крутой мэн?! Тигробой, блин...
– Нет, ну ты зацени, шеф! – восклицал Щир, разматывая мешковину. – Красота, бля буду! С головой, с когтями...
– С этим потом, – опомнившись, прервал его счастливую щебетню Дорофеев. – Волоките пока в комнату и тут же все – ко мне. Мы ведь с этим шустрым зверобоем еще не договорили. – Сказал и снова начал ломать голову над тем, как лучше подступиться к сидящему перед ним мужику, оказавшемуся на поверку совсем не тем, за кого он себя усиленно выдавал. И все эти найденные бабки да шкуры были сейчас явно не ко времени. Эти долбаные находки привели пацанов в благостное настроение. А надо, чтобы они были злющими как черти. Иначе ничего путного от этого ушлого тигрятника не добьются. И Игорь понял, что ситуацию надо срочно и в корне менять. Встал и, подойдя к дверному проему, ведущему в комнату, якобы ненароком повернулся к хозяину спиной в надежде на то, что, оставшись без надзора, тот рискнет пойти на срыв. И это сработало, но не совсем так, как ему хотелось. Чего абсолютно не ожидал – так это получить сзади по голове чем-то увесистым. Да так, что потемнело в глазах.
* * *
Теперь уже злости хватало с лихвой всей честной компании. Мужик, отбиваясь от догнавших его в ближайшем орешнике пацанов, каждому из них оставил добрую зарубку на память: одному выбил два передних зуба, другому посадил под глаз капитальную лиловую сливу. Да и остальным от него тоже досталось порядком – намял бока сердечно. Утихомирили только, хватив по рогам здоровенным дрыном. И то не с первого раза. Удар держал, как тварь из триллера.
Дорофеева просто разрывало от бешенства, когда смотрел на эту мокрую падлу, валяющуюся под ногами в полной отключке. В башке – полный бедлам! Будто кто-то в конец офанаревший непрестанно лупит по мозгам, как по барабану. И даже приложенный к затылку лед, завернутый в носовой платок, не приносил никакого облегчения. Это еще хорошо, что на голове шапка была! А то бы уже вперед ногами выносили.
– Поднимайте его, на хрен! Что тупите? – заорал Дорофеев и тут же скорчился от дикой боли в черепушке.
Мужика окатили ледяной колодезной водой из ведра. Не помогло. Еще, и еще раз. С остервенением поливали, как грядку, до тех пор, пока не замычал наконец, очухавшись.
– Ну что, герой сраный? Отъехать хочешь? – прохрипел Игорь. – Не угадал... Ты теперь у меня долго отъезжать будешь. Еще успеешь маму не раз вспомнить, а не только норку, куда ты своих дружбанов спрятал... Привяжите-ка его к стулу. Так, чтоб руки свободны были.
Подручные Щира, не мешкая, с большим удовольствием намертво прикрутили оклемавшегося зверобоя к спинке ободранного стула найденным в кладовке телефонным кабелем. Спеленали на совесть, так, что едва мог дышать. Подтащили его вплотную к кухонному столу, предварительно сбросив на пол всю сваленную на него дрянь, и застыли в ожидании следующей команды.
– Солдат, тащи разделочную доску и топор. Нет, лучше молоток, и потяжелее... – с сомнением в голосе произнес Дорофеев. – Хотя, ладно... давай и то и другое. – И, дождавшись, когда все его указания будут в точности исполнены, добавил: – А теперь шлепни его загребущую клешню на доску и для начала сделай ему форшмак из мизинца.
– Понял, – быстро ответил шоферюга, выражая жгучее желание приступить к освоению новой профессии ката, но потом вдруг заменжевался: – Шеф, а на какой руке-то нужно?
– А начнем с правой... Мы ему такие грабли изготовим, что он до гробовой доски будет ногами задницу чесать.
Солдат ни секунды не раздумывал: прицелился и после короткого замаха шваркнул молотком по оттопыренному пальцу мужика со всей дури. Так, что кровавые брызги дробно стукнули по стене. Как и предполагал Дорофеев, диковатый зверобой не издал ни единого звука. И Игорь, передернувшись от вида кровавой квашни на столе, брезгливо смахнул со щеки красную каплю и, пересиливая отвращение, уставился в его расширенные от страшной боли темные зрачки. Но то, что он там увидел, ему совсем не понравилось.
– Повтори, – процедил сквозь зубы, бросив мимолетный взгляд на стоящих рядом подчиненных, еще пять минут назад распускавших пальцы веером от своей крутости, а сейчас подозрительно побледневших и притихших.
– Теперь – безымянный.
На этот раз Солдат не на шутку замешкался. Зачем-то начал перекладывать молоток из руки в руку, пряча от Игоря глаза. И только получив пинка под задницу, вспомнил о деле. Но его занесенная назад рука заметно дрожала. Поэтому молоток при ударе ушел в сторону, лишь откусив от пальца самый край первой фаланги. Но Солдату и этого вполне хватило. Он подозрительно икнул, выронил инструмент на пол и, зажав рот ладонью, пулей метнулся за дверь. Кишка на поверку оказалась тонка для таких свершений.
– Кто его подменит? – после минутной паузы раздраженно спросил Дорофеев.
«А в ответ – тишина...» Только тихие вздохи за спиной. И тут как-то враз Игорь ощутил полную апатию ко всему происходящему. Апатию и какую-то звенящую пустоту внутри. Весь этот по нотам разыгранный им кровавый спектакль вдруг потерял для него всякий смысл. «Все это – без толку... Ты же знал, – гвоздила в раскаленном мозгу простая и давно известная фишка. – Подохнет, но слова из него не вытянешь... Придется задержаться здесь. А может быть, и надолго. Придется дождаться ребят из города... С этими слизняками каши не сваришь...» И Дорофеев снова каким-то шестым чувством ощутил дерьмовое беспокойство, как будто опять недоглядел, упустил что-то важное. Что-то грозящее в дальнейшем принести немалые неприятности.
* * *
И ошибка была. Она заключалась в том, что упертый нелюдим Румын от рождения был левшой.
Татьяна
Набрала воды из проруби, по половинке в каждое ведро, и, накрыв деревянный короб сбитым из досок щитом, разогнулась и притихла, прислушиваясь к дыханию леса. В двух шагах на замшелом узловатом комле старой березы тихонько поцвиркивал верткий поползень. Забавно сновал без всякой боязни туда-сюда по своим пичужьим делам, будто ключиком заведенный. Да еще и вниз головой. Да так споро и маетно, словно старался сорвать у случайной публики шквал аплодисментов. Где-то высоко, на самой верхушке дерева, приколотой к пронзительной лазури безоблачного неба, скрытый от глаз густыми, согнутыми под тяжестью снега кедровыми лапами, заходился мелкой дробью невидимый дятлик, неутомимо добывая себе корм насущный. Звонко цокала вдали рассерженная белка.
