Где-то совсем рядом звонко стрекотали нахальные сороки, а поодаль пару раз недовольно кококнул потревоженный кем-то фазан. И Станислав зажмурился, не столько от ослепительного солнечного света, сколько от невыразимого удовольствия – вот где только и отойдешь, отдохнешь душою!
* * *
Да, жизнь закончилась... Это он прекрасно понимает... Нет, неправильно. Не сама жизнь, а только какая-то ее устоявшаяся, привычная часть. А сама она еще будет продолжаться какое-то отпущенное сверху время. Будет, конечно, но теперь уже совершенно в другом качестве, в другом измерении. И это нормально. Это нисколько не пугает. Пусть...
Да. Его банально слили. И нет здесь для него ничего нового, ничего из ряда вон выходящего. И сам не раз за службу легко проделывал это с другими. Увольнял неугодных, а порой и вообще подводил под статью. Так положено. Такие правила игры. Обычные вещи... И никто от этого не застрахован. Никто!
Что он сейчас чувствует? Сейчас, когда окончательно убедился в том, что уже ничего невозможно изменить, вернуть обратно? Когда резко поубавилось друзей, когда даже жалкие лейтенантишки при встрече отводят в сторону взгляд, а не ловят, как прежде, на лету каждое его начальственное слово? Да ничего! Ничего, кроме накопившейся усталости и желания, чтобы вся эта дерьмовая комедия с обуревшей прокуратурой поскорее закончилась. Чтобы поскорей освободиться от своих ставших вдруг неимоверно тяжелыми погон, а вместе с ними и со всей этой дешевой профанацией, гордо именуемой государственной службой! И пусть они там сами дальше мельтешат и лезут из кожи вон, угождая и лебезя. С него хватит! Все! Каюк!.. И даже если дойдет до суда – ну и хрен с ним! Хватит. Оттоптался...
Осталось только одно, одно единственно важное дело – надо непременно помочь Алинушке. Помочь ей выпутаться из поганой ситуации... И он обязательно ей поможет. Каких бы усилий это ни потребовало! Чем бы это ему это ни грозило!..
«Странно, но почему-то никак не могу дозвониться, – озабоченно хмурился Савченко. – Только бы с ней чего не случилось. Только б ее, собаки, не зацепили паровозом!»
Дорофеев
Игорь отошел подальше от стола. От запаха пищи его тошнило. Да еще этот забойный димедрол, которым его вторые сутки пичкал «карманный» доктор Демин. Самочувствие Дорофеева по-прежнему было исключительно мерзопакостным. Удар по темечку оказался вполне качественным – без сотрясения мозга не обошлось. Хорошо еще в легкой форме. Сутки пришлось пролежать пластом. И все эти сутки его постоянно полоскало и трясло. По понятию, вообще бы надо с неделю как минимум седалища от койки не отрывать, но где ее взять, эту неделю, когда время уже орет в полный голос: «Спеши, придурок, пока еще не поздно всю эту бодягу разрулить!»
* * *
Ребята на подмогу прибыли вовремя. Правда, только вчетвером. Больше подрядить никого не удалось. В городе тоже пошла какая-то невнятная возня, и народ предпочел остаться на местах в полной готовности к новому переделу сфер влияния. Особенно кстати пришелся Шурик Дыбенко – старый товарищ еще по ментовке. Тоже бывший опер, с которым когда-то вместе парились в служебной командировке в Гудермесе. Своей невозмутимостью, умением контролировать эмоции этот немногословный крепыш всегда импонировал импульсивному Дорофееву. Нравился еще и потому, что был понятен. По крайней мере, если уж подписывался на дело, причем неважно, какой сложности, то уж непременно шел до конца, не гнушаясь никакими средствами. Надо только Дыбу заинтересовать. А это было непросто, потому что Шурик не терпел околичностей и малейшей недосказанности. И если чувствовал, что в поступившем ему предложении имеется двойное дно, да хоть малейший подвох – твердо говорил «нет». Говорил, и с этого момента попытаться вернуть его «в тему» становилось задачей невыполнимой. Но этот его загреб был Игорю давно известен, и потому, перетирая с Дыбой по телефону все подробности сложившейся в Ретиховке проблемы, он старался быть предельно откровенным.
Шурик времени даром не терял. На протяжении суток, в течение которых Дорофеев пребывал в полной отключке, брал все бразды правления на себя. Заставлял пацанов капитально растрясти задницы.
Прикинув хрен к носу, выслушав подробный доклад Щира, Дыба решил больше не предпринимать бесполезных попыток расколоть Румына. Все равно дохлый номер. Навидался еще в Чечне таких доморощенных «партизан», из которых легче чучело сотворить, чем вытянуть из них что-то путное. Здраво рассудив, что пострелыша ни в Ретиховке, ни в Отрадном, кроме старика и фельдшерицы, пока никто не видел, направил все усилия на их поиск. Целый день приехавший с ним из Зареченска пухлячок Витя Чалый, его правая рука по бригаде, умеющий совершенно правдоподобно корчить из себя покладистого добряка, вместе с пристегнутым к нему для полной «достоверности» хорошо управляемым после перенесенного стресса Купцовым колесили по обоим поселкам. Аккуратно базарили с местным контингентом, под разными благовидными предлогами выведывая любую информацию о беглецах. А попутно – и о замутном зверобое.
Результаты, конечно, оказались мизерными, но по крайней мере Дыба сделал для себя вывод – в районе поселков они не засветились. Значит – либо затаились где-то в тайге (и не особо далеко – с раненым не больно по бурелому побегаешь), либо, учитывая, что при выезде на трассу их могут пасти, пехом обойдя посменно дежуривших там пацанов, давно срыли в город.
Теперь Шурик неторопливо дул чаек на кухне, терпеливо дожидаясь, пока еще не до конца оклемавшийся Игорек, трясущимися руками полоскавший рожу под рукомойником, не приведет себя в состояние готовности к разговору. Вдвоем перетирать имеющуюся информацию всегда сподручнее. Так легче зацепиться за какую-нибудь постоянно ускользающую от внимания, на первый взгляд незначительную подробность. Зацепиться и начать разматывать клубок в верном направлении.
Дорофеев наконец закончил наводить марафет и, плеснув себе голого кипятка в закопченную армейскую кружку, расположился на табурете напротив.
– Ну что, Сань, – поднял он на друга воспаленные покрасневшие глаза, – давай помаракуем? Что мы с тобой имеем на выходе? – И, не дожидаясь ответа, принимая от корешка выпущенные по причине нездоровья «вожжи», устало продолжил, безошибочно угадав, на чем остановился Дыбенко в своих размышлениях: – Я озадачил своего человечка в ЦГБ. Если там появятся, из приемного покоя сразу же звякнут... До сих пор – тишина. Значит – не было. В другой район не попрут. Это вряд ли... Давай пока исходить из того, что они где-то тут затаились.
– В поселках – нет, – подхватил Дыба. – Я на всякий случай своих «сыскарей» не отзывал – пусть еще немного потычутся. Лишним не будет...
– Да им, фельдшерице и деду, все равно там появиться придется, – прервал Шурика Дорофеев. – Особенно фельдшерице. Доктор говорит, что у нее медикаментов осталось дня на четыре-пять, максимум. А вояке еще с неделю надо какие-то там уколы делать, капельницы разные ставить, если, конечно, вообще уже не загнулся без переливания крови. Да и жрать им тоже что-то надо. Не думаю, что успели в достаточном количестве с собой прихватить, уж слишком мы их плотно погоняли. И лепилы говорят, что ничего такого у них не было. Торба у деда и солдатский вещмешок.
