На добротном стеллаже залитого бетоном квадратного помещения, метра три на три, не меньше, лежали грудой сваленные промороженные медвежьи лапы. И было их здесь как минимум полтора десятка. А в скрученных, упакованных в полиэтиленовые пакеты темных пластинах Семеныч сразу же опознал сушеную желчь и кабарожьи струи. Блестело в ряд и несколько десятков разнокалиберных стеклянных банок. Одни – пустые. Другие – набитые под завязку и закатанные под железную крышку. Но не это поражавшее взгляд богатство нужно было Мостовому. И, продолжая внимательно изучать содержимое подвала, он все-таки наткнулся взглядом на большой зеленый снарядный ящик, пристроенный в самом углу. С замиранием сердца открыл тугие защелки и откинул тяжелую крышку. Пахнуло оружейной смазкой. Размотав промасленную ветошь длинного увесистого свертка, Андрей в полный голос завопил от восторга. В руках у него матово блеснула вороненая сталь мосинской пятизарядной трехлинейки! Вторая, такая же ухоженная, с мягко клацающим затвором, оказалась на дне ящика. А через мгновение по бетону лязгнул и полный цинк с боеприпасами.
* * *
– Теперь живем, Семеныч! – долго не мог успокоиться Мостовой, бережно обихаживая на нарах разобранную винтовку. – Теперь мы уже не мальчики для битья!.. Пусть только сунутся, недоноски! Пусть только попробуют!
Купцов
Страх! Жуткий животный страх все заползал и заползал в душу, безостановочно заполняя каждый ее потайной уголок, будто ядовитый пузырящийся реактив обыкновенную сухую реторту. И эта пытка все длилась и длилась. Длилась долго и мучительно. Продолжалась до тех пор, пока все его существо от макушки и до пят, до самых кончиков изнывающих в треморе пальцев, не заполнилось этой едкой кипящей отравой. И тогда вдруг совершенно неожиданно к нему пришло облегчение. И словно пелена упала с глаз! И он нашел и увидел воочию настоящего изворотливого виновника всех свалившихся на него бед...
«Ильич!!! Это же он, скотина! Это он во всем виноват!.. Это же он втянул меня в этот поганый бандитский беспредел! – негодовал Сергей. – Ведь если бы не он – ничего бы этого просто не случилось!.. Ну какой же мерзкой сволочью надо быть, чтобы втянуть практически чужого тебе человека в свои уголовные делишки?! Да еще воспользовавшись при этом его не совсем вменяемым состоянием?! Это же просто в голове не укладывается!..» Возмущался, закипал Купцов, и темная волна жгучей ненависти накатывала на него, размывала, растворяла все другие чувства. И даже жуткий страх, овладевший им, казалось, безраздельно, на какое-то время словно отступал на второй план под свинцовой тяжестью этой волны.
«Ну, конечно же! – запоздало соображал Купцов. – Он же, сволочь похотливая, драл когда-то эту малолетнюю рыжую сучку! Непременно драл! Потому и поперся с ходу в Ретиховку к ней на помощь. И меня с собой для комплекта прихватил, чтобы в случае чего было кого козлом отпущения сделать! Вот же гнусный негодяй! Вот же урод моральный!.. Он же знал заранее, чем все это может закончиться. Знал и даже словом не обмолвился!»
И Купцов все больше расходился, стервенел, перебирая в голове все прошедшие за последнее время события. И злорадно, с каким-то болезненным удовлетворением находил, выуживал из прошлого все новые и новые доказательства изощренного коварства Демина. Доказательства его подлой, гнилой натуры. Находил, уже мало заботясь о верности своих логических построений, окончательно растеряв чувство меры. И чем более неправдоподобными, априори абсурдными были его запоздалые «открытия» – тем быстрее они приобретали в его воспаленном мозгу несокрушимую твердость непреложной истины.
«Ведь он же, гаденыш, и тогда специально устроил эту мерзкую поножовщину!.. Ну, конечно же, специально! – открывал для себя Сергей. – Ему же просто-напросто надо было найти какой-то повод для того, чтобы остаться в этой своей бандитской Ретиховке... Он же просто не хотел, чтобы нас отпустили, чтобы все это для нас наконец-то закончилось... Он же просто делал вид, скотина, что хочет, а на самом-то деле?.. А на самом деле очень хотел остаться! Остаться здесь, рядом с этой своей блудливой рыжей сучкой... Ну конечно же!.. Как же я вовремя этого не понял? Как же я сразу не сообразил?!»
Открывал для себя Купцов и ощущал себя человеком, долгое время блуждавшим в кромешной тьме и все-таки, невзирая ни на что, неимоверно тяжелым волевым усилием нашедшим спасительный выход к свету. Ощущал и тихо радовался своему полному прозрению. И жалел себя до слез. Жалел и мягко укорял за досадную непредусмотрительность.
Теперь ему стало гораздо легче. Теперь все в его голове легко укладывалось в скрупулезно выстроенную схему. Теперь уже для него не оставалось в произошедшем никаких темных пятен. Буквально никаких!
Теперь-то он твердо знал, что именно Демин не дает его жизни вернуться в привычное спокойное русло. Именно он и никто другой злонамеренно мешает ему вырваться из жуткого плена неблагоприятных обстоятельств.
«И при чем тут все эти бандиты, в конце концов? – утверждался он в своей правоте. – Мы же им совершенно до лампочки! Мы же им совершенно не нужны!.. Никакие мы для них не свидетели! Мы же ничего такого не видели...»
Демин
Наступил поздний вечер, и за окнами стояла густая, непроглядная темень.
Андрей Ильич сидел за столом, уткнувшись взглядом в свою тарелку, пропуская мимо ушей словопрения Дорофеева, пребывающего в прекрасном настроении после выуженной из Глотова информации. Последняя надежда без особых потерь выпутаться из тяжелой ситуации рухнула для Демина в тот момент, когда его вынудили на пару с Купцовым позвонить в Зареченск. Позвонить для того, чтобы «правдоподобно» объяснить причину своего долгого отсутствия и дома, и на работе. Жена, не дослушав, просто бросила трубку, пообещав завтра же подать на развод. В больнице отреагировали не менее жестко. Главврач злорадно предложил ему считать себя давно ушедшим в очередной зимний отпуск, ранее запланированный на самое курортное время – июль—август. Но все эти неприятности не шли ни в какое сравнение с тем кошмарным обстоятельством, что теперь, после злополучных звонков, их с Купцовым уже никто не хватится. Их никто теперь не будет искать! По меньшей мере – в ближайший месяц. А насчет того, что они живьем протянут у бандюков такой срок в качестве случайных и обременительных заложников, у Андрея Ильича существовали большие сомнения.
Однако чувство стойкой боязни, которое он испытывал первое время перед запросто лишившими его свободы моральными уродами, постепенно сошло на нет. Ему на смену пришла холодная и спокойная отрешенность, готовность, если потребуется, спасти свою жизнь ценой любых компромиссов. Спасти, по возможности не теряя при этом элементарного человеческого достоинства. Но только свою. На превратившегося за последние дни в безвольную тряпичную куклу Купцова он уже не мог смотреть без содрогания. Это был теперь тупой и равнодушный к своей участи, обреченный на заклание бычок.
И Демин избрал для себя предельно разумную манеру поведения. Решил ни в коем случае не обострять обстановку, а без лишних раздумий выполнять, как и раньше, свои обязанности, с одинаковой добросовестностью врачуя и бандитов, и их жертв. Выполнять и терпеливо ждать. Авось кривая все-таки вывезет.
