Но выстрелить не успел. Сзади хлестко ударил тяжелый винтовочный выстрел, а после секундной паузы сипло затараторил АК. И тут же, в полуметре над головой Андрея, его сдвоенной тягучей очередью посекло на дереве ветки. Пришлось пригнуться. А когда снова приподнялся, чтобы посмотреть вниз, застывший на месте бандюган уже лихорадочно поводил стволом помповухи в поисках цели. И снова пришлось нырять. Едва успел уберечь голову от густо сыпанувшей дроби. «У него, скорей всего, пятизарядка, – кольнула пришедшая вовремя дельная мысль. – Надо считать выстрелы».
Резко встрепенулся после пятого. Стрелял навскидку, и потому пуля, легко скосив молодой дубок, все-таки срикошетила и, слегка изменив траекторию, клюнула в снег прямо под ногами у мужика. И тот сгорбился и еще быстрее закопошился с ружьем, но так и не успел его перезарядить. Андрей, теперь уже тщательно прицелившись, плавно потянул на себя спусковой крючок. Просто и без затей, как на обычной зверовой охоте. И еще до того, как пуля покинет ствол, Мостовой со всей очевидностью понял, что уж на этот раз точно не промахнется...
* * *
Румын лежал на спине, бережно прижимая к груди правой расплющенной клешней свою кормилицу винтовку. В какой-то совершенно будничной, обычной позе. Так, что казалось, будто откинулся на снег без сил, завершив наконец какое-то очень нужное для себя, непростое дело... Вот сейчас полежит чуток в короткий передых, ослобонит нутро покоем хмурого, стального неба и потащит дальше просоленную лямку своей незатейливой житухи. И его скуластое упрямое лицо с глубокой жесткой складкой на переносице было по-прежнему угрюмым и скупым, накрепко закрытым от недобрых чужих глаз...
* * *
Дорофеев сидел, привалившись спиной к заледенелой каменной глыбе, зажимая растопыренной пятерней обильно кровоточащий пробой на правом боку, и крупные хлопья снега все гуще садились ему на плечи, путались в темных всклоченных волосах непокрытой головы...
Кривая ухмылка, слетевшая с его плотно поджатых губ, хлестанула Мостового наотмашь. И Андрей, словно от реального коварного удара в лицо, пошатнулся, а рука его непроизвольно сжалась на вытертом цевье винтовки в железный замок. Так, что хрустнули, побелели костяшки изодранных пальцев.
– Ну, давай... – глухо вымучил Дорофеев. – Чего стоишь?..
Андрей не ответил. Ему уже незачем и некому было отвечать. Только жалкий фантом поверженного врага вопрошал его словно из преисподней. Жег горящим ненавидящим взглядом.
Все закончилось слишком буднично и просто. Слишком неожиданно и легко для того, чтобы быть правдой. И последний, заключительный выстрел, ставящий точку во всей этой абсурдной кровавой мелодраме, еще несколько минут назад казавшийся Андрею очень важным, вдруг стал абсолютно не нужен, растерял по пути к долгожданной победе всякий смысл. И он, молча отшвырнув ногой автомат подальше от подыхающего Дорофеева, повернулся, чтобы уйти.
– Подожди, – прозвучало из-за спины. – Не ходи в поселок, мудак... Ты тоже в ориентировке... По-любому пристрелят...
Дыба
– Стоять на месте! Руки в гору! Стволы на снег! – рубанул тишину усиленный мегафоном бесстрастный голос. И Дыба, заметив мелькающие между деревьями плотные фигуры, затянутые в белый камуфляж, моментально отбросил автомат и, сцепив руки на затылке, опустился на колени. Его не надо было учить, ему не надо было долго и упорно втемяшивать в тупую башку, чем может закончиться хотя бы малейшее промедление в подобных случаях. А он жутко хотел жить! Пусть даже не так, как вчера, красиво, с куражом! Пусть даже не на привольной свободе, а где-то там, за колючкой помойной «зеленой» зоны, лишенный имени и с постыдной белой нашлепкой на груди! Но все-таки – жить, а не синеть в морге!
* * *
Семенычу тоже достался весомый пинок под дых. И даже Татьяне. Не только обескураженным и растерянным крутякам. Но если последним после неприятной процедуры уже не светило ничего хорошего, то для старика и девушки она была просто необходимой платой за долгожданное освобождение из плена. И тихая радость тут же нахлынула на них. И уже очень скоро после того, когда улеглось напряжение первых после окончания «операции» минут, они взахлеб, перебивая друг друга, подробно рассказывали обо всем случившемся с ними невозмутимому командиру группы ОМОНа. Но по его насупленному, словно вырубленному из камня лицу совершенно невозможно было определить – слушает ли он их горячие излияния или же бессовестно пропускает их мимо ушей.
Андрей
Маньку не трогал. Отпустил вожжи, надеясь, что сама найдет только ей ведомую дорогу к зимовью. А сам размеренно и бездумно, опираясь на костыль, ковылял рядом с волокушей. И даже алые крапинки крови, упорно сочящейся из брезентухи, не вызывали в нем никаких чувств.
Можно было и не прислушаться к бредовым откровениям Дорофеева. Просто выйти наконец к людям, положившись на провидение. Но что-то подсказывало Андрею, что тот не врет. Что где-то там, в гипотетически спасительной близости от человеческого жилья, таится новая, еще не осознанная, никак не проявившая себя опасность. И он просто хотел сейчас добраться до потайной Горюновской заимки, чтобы в таежной глуши поразмыслить без малейших помех и найти-таки единственно верное, продиктованное одной только железной логикой решение.
Дорофееву так и не помог. Андрею было абсолютно безразлично – доберется ли тот живьем до заимки или нет. И издыхающий бандюк, твердолобо насупившись, стонал в волокуше рядом с мертвым Румыном, теряя с каждой минутой шансы на выживание. Но уперто, не произнося ни единого слова.
* * *
Вид показавшегося за очередным пологим увалом почернелого от времени сруба не вызвал в душе Андрея почти никакого отклика. Это хорошо, наверное, что добрались... Еще отмерить с полверсты, обливаясь потом, и можно будет обогреться и отдохнуть. Наверное... А потому, перевидев, нисколько не прибавил шагу, не поспешил. И когда Манька, храпнув, остановилась на месте, кося на нового хозяина о чем-то предупреждающим шальным взглядом своих раскосых умнющих глаз, Андрей сначала никак не отреагировал. Но, очнувшись, оглядевшись по сторонам, задержался на глубокой свежей борозде, недавно пробитой в снегу явно потревоженным кабаньим стадом. Не семенили. Не кормились, а совсем недавно пронеслись, с перепугу, на махах. Присел и обнаружил обочь звериной тропы свежий тигриный наслед. Его еще даже не успело толком присыпать снегом, а потому широкая сужающаяся от основания сердцевидная пятка с четырьмя овальными вмятинами от пальцев четко зияла на снегу, будто тщательно срисованная на кальку каким-то скрупулезным, дотошным таежным следаком. «Не меньше двенадцати сантиметров... – отметил про себя Мостовой. – Килограмм двести потянет!» И противный прилипчивый страх закорябал, заскреб внутри каким-то колким, цепким коготком.
А когда, с трудом затащив в помещение почти неподъемный брезент с Дорофеевым и Румыном, попытался было прикрыть дверь, лошадь никак не давала ему этого сделать. Просунув голову в дверной проем, то и дело испуганно прядала ушами и раздувала широкие ноздри. «Ну, куда же ты прешь, Манька?! – терпеливо увещевал ее Андрей. – Здесь же для тебя слишком низко, дуреха! Ну, никак ты здесь не устоишь... Ну, никак же, пойми!..»
