– К нам? – Голова фельдшера медленно повернулась к Антону. – Ты сказал «к нам»?
– Да, – кивнул Антон, поняв, что сгоряча проболтался. Но отступать было поздно. – Именно так я и сказал. Не хотел я вас втягивать в эти дела, поэтому сразу и не признался, что я – офицер полиции из Екатеринбурга. И поэтому у меня сердце болит не меньше, чем у других людей. Есть и другая причина, но это сейчас не важно, важно, что в стране продолжают пытать людей, и происходит это не в каком-то отдельном городе, а почти повсеместно.
– В этом году про Питер говорили, – вставила Тоня, – про мальчишку, который был невиновен, а его в полиции забили насмерть. Там еще генерала какого-то большого сняли.
– Было, – согласился Антон. – И Казань в этом году была, где уже следствие идет.
– Но можно же что-то сделать, – нахмурился фельдшер, – как-то следить за тем, что происходит в полиции, что там творят. Контролировать как-то.
– Можно, Сергей Викентьевич, и предлагается. Руководство МВД предлагает оборудовать все отделы полиции камерами видеонаблюдения, и даже говорят, что использовать надо те, что остались без дела после выборов. И про перегородки стеклянные тоже говорят, чтобы было видно кто, где и чем занимается. Только чушь все это! Пытать, выбивать показания можно и в подвале, можно вывозить за пределы отдела, в лес, на стройку, еще куда-нибудь. Дело-то не в этом – дело в доверии к полиции, в отношении к ней людей. Вы вот тут живете и думаете, что у вас в нескольких отделах завелась мразь, что это вам только так живется, а такое по всей стране творится. И реакция начинается на все это страшная!
– Господи, – испугалась Антонина и прижала руки к груди, – что ж ты пугаешь-то!
– Кое-кто, Тоня, испугался не на шутку, – зловещим голосом ответил Антон. – Забыли уже историю «Приморских партизан»?
– Это бандиты, которые на милиционеров нападали?
– Конечно, – согласился Антон с иронией, – это тогда местная милиция их так нарекла. Да и глупо было бы надеяться на другую реакцию. А вот народ, он все видит, все понимает, и название «партизаны» им местное население дало. Как же еще власти должны реагировать на это?
– А на самом деле как там все было?
Антон покосился на Сергея Викентьевича, который все молчал и курил сигарету за сигаретой.
– А на самом деле там происходило и происходит все то же самое, что и у вас, что по всей стране происходит. Издевательства, пытки, унижения, ложные обвинения, которые пытаются навесить на неповинных людей. Никто не афиширует заявления этих пятерых молодых людей, которые жили себе и жили мирной жизнью и вдруг схватились за оружие. А ведь они говорили, объясняли, что толкнуло их на вооруженный протест. И отец одного из них журналистам прямо говорил, что, если его сына попытаются убить при задержании, он сам возьмется за оружие. Народ суда хотел, чтобы причины вскрылись, как гнойник, а все закончилось, как всегда. Только кто-то придумал, что парни стали наемниками или даже сторонниками исламских экстремистов. А они просто по молодости и глупости увидели в этих экстремистах братьев, сторонников, вот и стали пытаться быть похожими на них. И это тоже страшно.
– Значит, народ схватился за вилы и топоры? – вдруг пробормотал фельдшер, туша в пепельнице окурок.
– Именно! – горячо ответил Антон. – Именно за вилы и топоры! Эти молоденькие дурачки из Приморья простых милиционеров из ППС начали отстреливать. Глупо! Но тоже о многом говорит. Это не последнее предупреждение властям, не последний звонок. Какой, к черту, звонок – набатный колокол! И пусть он раздался в Приморье, но подхватить его могут где угодно. Лопнет терпение, и начнут громить отделы полиции, хватать садистов и вешать на фонарях! Ведь недалеко уже до этого, ведь пора же полицейскому начальству и другим чиновникам задуматься, что-то начать предпринимать. Растлили такую огромную организацию! Угробили целую систему! За такие вещи в веках проклинают, а не то что в тюрьму сажают.
– Значит, у вас в области тоже есть такие, кто понимает? – проворчал Сергей Викентьевич.
– Есть. И эти понимающие борются, сражаются и не боятся. Они считают это своим долгом. А я… у меня такая же вот сволочь в мундире и с погонами когда-то убила мать!
Антон поднялся со стула и вышел из кухни, громко хлопнув дверью.
Старый фельдшер наконец склонился к позиции Антона. Он не стал ничего говорить, рассуждать. Наверное, просто поверил, что этот молодой горячий парень может помочь что-то изменить в их городке. Он просто зашел утром к Антону в комнату и сказал, что в обед придет человек, с которым можно поговорить. И все. Антон понял, что имел в виду старик.
Около двенадцати часов в комнату Антона вежливо постучали, а потом вошли двое. Один – долговязый мужик, второй – старик с седыми редкими волосами и слезящимися глазами. Старик молчал, а долговязый, представившийся Сашей, стал сбивчиво объяснять, мол, Викентьевич сказал, что Антон может помочь прижать этих… Народ уже боится, каждый может выйти на улицу и не вернуться. И управы никакой ведь нет. И он стал рассказывать, как попал в местное отделение после семейной ссоры. Честно признался, что пришел домой пьяный, устроил дебош, а теща вызвала полицию.
– Я сначала с ними вежливо, – рассказывал Саша, потупив глаза, – хоть и пьяный был, а понимаю, что у них работа такая, реагировать на заявления населения. Как это говорят – ничего личного. А они меня в камеру стали тащить. Я уперся, мол, чего вы так-то. Ну, просплюсь, подпишу ваши бумаги, куда ж вы меня? А они налетели человек восемь… – скупо усмехнулся Саша. – Понятно, где им, мелкоте, со мной справиться-то… В камеру затащили, «ласточкой» завернули и давай ногами пинать. Представляете, это дело до меня уже утром дошло, что они даже ботинки сняли, чтобы у меня синяков не было. Чувствуется, что опыт у них большой! – Саша привычно полез в карман куртки, вытащил сигареты, а потом испуганно посмотрел на Антона. Пришлось согласно кивнуть. – В общем, отыгрались они на мне там на всю катушку, чего только не наслушался! И п… и х… и мы тебя вые… и высушим, то-се, бутылку засунем тебе… Это у них любимое орудие. Раньше вроде поговаривали, но это так, думал, байки всякие, треп, а тут понял, что не раз они такое с задержанными проделывали. Короче, мне повезло, наверное, побоялись свое обещание выполнить. Я ведь, если меня достать, – зверь. Я им сразу сказал, что приду и их всех перестреляю. Я любого из них одним ударом убью – они ведь все мелкие, как крысята. Закончилось тем, что подвесили они меня «ласточкой» на моем же ремне и оставили часа на два, наверное. Я-то что, а вот у Федорыча в феврале сына убили. – И Саша посмотрел с жалостью на старика.
Второй мужчина прокашлялся, промокнул платком глаза и представился:
– Птицын я, Анатолий Федорович. Я с Антониной, дочкой нашего фельдшера, на железной дороге работаю. – Говорить старику было трудно, но он собрался с силами: – Один он у меня был, без матери растил. Серьезный парень, старательный, самостоятельный.
И Птицын стал рассказывать, как уходил на дежурство, как сердце щемило, будто в предчувствии беды, как перед уходом уговаривал сына быть поосторожнее. Сын собирался вечером с друзьями посидеть в кафе, они кого-то провожали в отпуск. И беда случилась. Нет, сначала просто сообщили, что его сына забрали в отделение, но ощущение беды уже было.
