Но что сказать Люсе? И как сказать? Жестко и открыто, не
стесняясь и не выбирая выражений? Ведь Люся не постеснялась назвать Наташу
бездарностью, так почему теперь Наташа должна стесняться сказать сестре то же
самое? Или пощадить ее самолюбие, сказать, что ее повести и романы представляют
несомненный интерес для экранизации, и тем самым дать Люсе и повод, и право
продолжать считать себя умной и талантливой, щедро и бескорыстно жертвующей
изрядную долю своей одаренности глупой и неудачливой младшей сестре? А может,
все-таки сказать правду и тем самым вызвать на себя поток обвинений в зависти и
в непонимании настоящей литературы?
На часах уже половина пятого утра. Часа через три Люся
проснется и первым делом спросит у Наташи, прочла ли она хотя бы одну повесть.
И нужно будет что-то отвечать. Но можно, в конце концов, сказать, что не прочла
ни страницы, потому что устала и заснула. Это, конечно, выход, хотя на самом
деле это лишь небольшая отсрочка, ведь Люся пробудет здесь еще неделю и
непременно потребует, чтобы Наташа прочла рукописи.
Сна не было, и Наташа, накинув халатик, пошла на кухню,
чтобы сделать себе чай. Едва успела она зажечь газ, как по коридору зашаркали
старческие неуверенные шаги - Полина Михайловна. Наташа слишком давно и хорошо
знала свою соседку, чтобы хоть секунду сомневаться: Полина хочет опохмелиться,
у самой нечем, а будить соседей ночью совесть все-таки не позволяет. Три дня
назад пожилая женщина от души выпила на поминках Александра Ивановича и потом
периодически заглядывала к Казанцевым с разговорами о том, что на второй день
нужно непременно помянуть, чтобы "покойнику легче лежалось", на
третий - чтобы он не держал зла на тех, кто остался, и так далее. Все понимали,
что старуха просто хочет выпить, молча наливали ей и подносили нехитрую
закуску, не обращая внимания на выражение крайнего негодования на сухом Люсином
лице.
- Чего не спишь-то? - послышался у Наташи за спиной
сиплый голос.
- Не спится, Полина Михайловна, вот чайку хочу выпить.
- От бессонницы не чай надо пить. Другие средства есть,
получше.
- Ну так я вам другого и налью, - вяло улыбнулась
Наташа, доставая из холодильника початую бутылку "Пшеничной" -
спасибо все тому же Славе Брагину, и с похоронами помог, и с продуктами для
поминок. И жене его Рите спасибо огромное, в день похорон в семь утра
примчалась, весь стол на себя взяла, а ведь труд немалый - на сорок с лишним
человек наготовить. Конечно, она не одна была, ей еще две женщины помогали -
подруги Галины Васильевны, но ведь они уже немолодые, за семьдесят, без Риты не
справились бы.
Полина Михайловна с шумным всхлебом опрокинула в себя стопку
водки и потянулась к открытой банке соленых огурцов, предусмотрительно
выставленной Наташей из холодильника.
- Светлая память. Хороший был мужик Александр Иваныч. И
ты хорошая баба, Наташка, душевная. А вот Люська ваша - стерва. И морда у ней
злющая.
- Она не стерва, Полина Михайловна. Она несчастная. От
Иринки ничего не слышно?
- А чего от нее может быть слышно? В деревне телефонов
нету, в район не наездишься. Не бойся, не пропадет твоя Иринка, в деревне за
ней пригляд хороший, там Колькина родня ее в ежовых рукавицах держать будет. У
них не забалуешь.
- Ну дай-то бог.
Каждое лето Иринку отправляли на Урал, где в деревне жили
родственники Николая. Сам Николай, отсидев положенное, к жене и дочери не
вернулся, затерялся где-то, однако его тетка, к которой Иринку возили с
малолетства, к девочке привязалась и с радостью ждала ее, не обращая внимания
на семейные проблемы племянника. Да и Иринка ездила туда с удовольствием, за
много лет она подружилась со своими деревенскими ровесниками и прекрасно
проводила с ними время.
- Уж не знаю, чего там кому бог дает, - Полина
Михайловна сочно хрустнула огурцом, - а только не нам. Ириночку осиротинил,
сперва отца посадили, потом мать убили. За что, спрашивается? За какие такие
грехи дите малое наказал? У тебя вот тоже отец помер, а ведь жить бы да жить
еще Александру Иванычу, светлая ему память. Только эта живет как сыр в масле
катается. Вот ты мне скажи, отчего такая несправедливость? Почему этой все, а
мы страдать должны?
"Этой" Полина Михайловна упорно называла Бэллу
Львовну. Несколько лет назад в пьяном запале она не уследила за своим рвущимся
наружу антисемитизмом и произнесла - как выплюнула: "эта жидовка".
Последовавшая за этим сцена надолго отпечаталась в дырявой памяти старенькой
пьянчужки. Обычно строго-красивое Наташино лицо перекосилось от отвращения и
брезгливости, а голос невольно сорвался на визг. Казалось, еще секунда - и она
оторвет старухе голову. С тех пор Полина Михайловна за собой старалась следить,
и произнося первое слово "эта", второе молча проглатывала.
- Как вам не стыдно, Полина Михайловна, - с упреком
произнесла Наташа. - Бэлла Львовна сына потеряла.
- Как же, потеряла она, - проворчала старуха. -
Жив-здоров, в Америке своей баклуши бьет, а мы тут в нищете должны…
- Перестаньте, - Наташа поморщилась, убрала в
холодильник бутылку водки и банку с огурцами, выключила газ под закипевшим
чайником, налила в чашку заварку. - Если бы Марик остался здесь, вам богатства
бы не прибавилось. Ваша нищета - не его вина. А для Бэллы Львовны он все равно
что умер, ведь она никогда его не увидит. Понимаете? Никогда не увидит.
- Ох, добрая ты, Наташка, всех жалеешь, обо всех
заботишься. Только тебя одну никто не пожалеет, никто о тебе не позаботится, -
запричитала Полина, стараясь уйти от опасной темы: она заметила, как недобрым
огнем сверкнули Наташины глаза.
- У меня муж есть, он обо мне заботится. И пожалеет,
если нужно будет.
- Да где он, этот твой муж-то?
- Под Мурманском, в Западной Лице.
- То-то, что в Лице этой, а не в Москве. Чего ж тестя
хоронить не приехал? Бросил тебя одну на все про все.
- Он в плавании, я же вам говорила.
- Знаем мы эти плавания. А ты проверяла? Сказать-то все
что угодно можно, а на самом деле как оно? Доверчивая ты, Наташка, тебя каждый
вокруг пальца обвесть может. Нельзя людям верить без оглядки, они как твою веру
почуют - так моментом на шею сядут. Ты меня послушай, я плохого не посоветую.
Осторожнее надо быть.
Этот разговор Полина заводила уже не в первый раз, тема
Наташиной безоглядной доверчивости и всеобъемлющей доброты, заставлявшей
молодую соседку всем помогать и обо всех заботиться, была излюбленной у
Иринкиной бабки-алкоголички. Наташа не пыталась ни спорить со старухой, ни переубеждать
ее в чем бы то ни было, она прекрасно понимала, что главной целью этих
"задушевных" бесед было внедрение в Наташино сознание мысли о том,
что надо бы о них, то есть о Полине и ее внучке, заботиться получше, иными
словами, не ограничиваться продуктами и одеждой для девочки, но и бабушке
подбрасывать "на лекарства". Намеки Наташа пропускала мимо ушей, ибо
знала, что "лекарство" у Полины всегда только одно - спиртное.
