ЭКИНС. Вы, право же, преувеличиваете, Пауэл.
ПАУЭЛ. Вы находите? Вглядитесь вместе со мной в эту схему. Обратите внимание на положение Рича в пространстве и времени. Разве его убеждения не станут убеждениями всего мира? Иными словами, разве мир не примет его реальность? Разве может он, обладая столь исключительным сочетанием могущества, энергии и интеллекта, не привести нас к полной гибели?
(Собравшиеся убеждаются, что он прав).
ЦУН. Это, конечно, так. И тем не менее мне не хотелось бы санкционировать проведение массового катексиса. Как вы помните, осуществление этой меры каждый раз влекло за собой гибель живого проводника энергии. Мы слишком ценим вас, Пауэл, чтобы позволить вам погибнуть.
ПАУЭЛ. Вы должны мне разрешить пойти на риск. Ведь Рич принадлежит к числу тех немногих, кто имеет возможность ниспровергнуть все мировые основы. Он еще дитя, но очень скоро повзрослеет. И вся наша реальность: эсперы, нетелепаты, жизнь, Земля, солнечная система, сама Вселенная – вся наша реальность существует лишь до его пробуждения. Мы не можем позволить ему пробудиться для этой искаженной реальности. Я прошу проголосовать за мое предложение.
ФРАНЬОН. Вы просите нас проголосовать за вашу гибель.
ПАУЭЛ. Альтернатива такова: либо моя смерть, либо гибель всего, что существует в настоящее время. Я прошу проголосовать за мое предложение.
ЭКИНС. Пусть себе Рич пробуждается когда угодно. Он не застанет нас врасплох. Мы сразимся с ним в любое время.
ПАУЭЛ. Я прошу, я требую проголосовать за мое предложение.
Предложение принято.
Совещание закончено.
Циферблат часов.
Часовая стрелка на 9.
Минутная на 01.
Секундная на Разрушении.
Часом позже Пауэл пришел домой. К этому времени он написал завещание, расплатился по счетам, подписал нужные бумаги, привел в порядок все свои дела. В Лиге царило глубокое уныние. Такое же уныние встретило его и дома. Мэри Нойес прочитала все, едва он появился в дверях.
– Линк!
– Замнем. Это было необходимо.
– Но…
– Я, может быть, еще останусь в живых. Да, чуть не забыл. Лаборатории желательно произвести вскрытие мозга сразу же после моей смерти… если я умру. Я подписал все, что нужно, но если возникнут какие-либо затруднения, помоги им. Они хотели бы получить тело еще до того, как оно окоченеет. Если труп не сохранится полностью, то хотя бы голову. Проследи за этим, ладно?
– Линк!
– Прости. Ну а теперь сложи-ка вещи и отвези нашу малютку в Кингстонский госпиталь. Для нее небезопасно оставаться тут.
– Она уже не малютка. Она…
Мэри повернулась и побежала вверх по лестнице, оставляя за собой знакомый сенсорный импульс: снег/мята/тюльпаны/тафта, смешанный сейчас с ужасом и со слезами. Пауэл вздохнул, но тут же улыбнулся: наверху, на лестничной площадке появилась девочка-подросток и с восхитительно небрежным и в то же время величественным видом начала спускаться вниз. Она была одета в платье, на лице – отрепетированное изумление. На полдороге она остановилась, чтобы дать ему возможность оценить и туалет и позу.
– О! Мистер Пауэл, не так ли?
– Он самый. Доброе утро, Барбара.
– Что привело вас сегодня к нашему скромному очагу? – легонько прикасаясь кончинами пальцев к перилам, Барбара снова двинулась вниз, но на последней ступеньке споткнулась. – О-ой! – взвизгнула она. – Пим!
Пауэл подхватил ее.
– Пам, – сказал он.
– Бим.
– Бам.
Она подняла на него глаза.
– Стойте здесь, не двигайтесь. Я сейчас спущусь снова. Спорим, на этот раз все будет в порядке.
– Спорим, что нет.
Барбара повернулась, взбежала наверх и опять остановилась в важной позе на верхней ступеньке.
– Дорогой мистер Пауэл, вы, наверно, считаете меня ужасно ветреной. – Барбара начала торжественно спускаться по ступенькам. – Вам придется переглядеть свое мнение обо мне. Я уже не такая маленькая, как вчера. Я очень повзрослела. Теперь вы должны обращаться со мной как со взрослой. – Она благополучно преодолела последнюю ступеньку и вопросительно посмотрела на Пауэла. – Переглядеть? Я правильно говорю?
– Я бы сказал, пересмотреть.
– Я думала, что смотреть, что глядеть – все равно.
Она вдруг засмеялась, толкнула его в кресло и плюхнулась ему на колени. Пауэл застонал.
– Ой, Барбара! Что ты делаешь? Ты ведь теперь не такая уж маленькая и не такая уж легонькая.
– Слушай, – сказала она. – Что это я вдруг придумала, будто ты мне отец?
– Чем тебе плох такой отец?
– Нет, ты скажи честно. Совсем-совсем честно.
– А как же еще?
– Как ты ко мне относишься – как отец? Ведь я к тебе отношусь совсем не как дочка.
– Да ну? Как же ты ко мне относишься?
– Раньше ты ответь. Я первая спросила.
– Я отношусь к тебе как любящий и покорный сын.
– Да нет, по правде.
– Я решил быть почтительным сыном для каждой женщины до тех пор, пока Вулкан не займет надлежащего места в содружестве планет.
Она покраснела от досады и спрыгнула с колен.
– Я хотела, чтобы ты серьезно со мной поговорил, потому что мне нужен совет. А ты…
– Ну ладно, прости, Барбара. Что же такое у тебя случилось?
Она опустилась рядом с ним на колени и взяла его за руку.
– Я и сама не понимаю. Все у меня перепуталось.
– Что перепуталось?
С пугающей прямотой юности она посмотрела ему в глаза.
– Ты знаешь что.
Помолчав, он кивнул.
– Да, знаю.
– И у тебя все так же путано. Я знаю.
– Да, Барбара. И у меня.
– Это нехорошо?
Он поднялся с кресла и, расстроенный, начал ходить по комнате.
– Нет, Барбара, не то чтобы нехорошо, а… преждевременно.
– Расскажи мне об этом.
– Рассказать? Ну что же, пожалуй… Я бы это так определил. Мы с тобой – целых четыре человека. Два человека – ты, два – я.
– Как это?
– Ты заболела, милая. Чтобы вылечить тебя, нам пришлось превратить тебя в ребенка и ждать, когда ты снова вырастешь. Вот так и получились две Барбары. Взрослая – где-то внутри, а снаружи – ребенок.
