Багровея лицом, он на минуту смолк, набрал воздуха, чтобы закончить тираду, и выкрикнул:
– Жаль, что я не послушал Эдди. Надо было жениться на ее кузине – все было бы по-другому.
Ах, как хотелось Идэйне крикнуть ему, что она тоже много, много раз за эти годы пожалела, что жизнь не сложилась по-иному. Зачем только она приехала в эту Америку, зачем встретила и полюбила Дули О'Нила! Их тайное, неодолимое влечение друг к другу принесло им только боль и страдания.
А теперь за их грех страдает ни в чем не повинное дитя!
– Смотри, – бушевал Карлин, в подкрепление словам молотя мясистым кулаком дверной косяк, – если только мой сын умрет, у тебя будет еще шанс родить мне другого, но я даю тебе только год. Если нет, я отошлю тебя обратно.
– У тебя есть дочь, Карлин О'Нил, – превозмогая боль, напомнила Идэйна, – славная, здоровенькая девочка, за которую ты должен благодарить Бога.
– Дочери мне в хозяйстве не подмога, – горько обронил он, отворачиваясь.
Всхлипнув, Идэйна снова приложила ребенка к груди, тщетно пытаясь побудить его сосать.
«Господи, накажи меня за мой грех, – молилась она, – пусть только он живет, мой маленький!»
Карлин тихо вышел из дому и направился к амбару, где у него был припрятан запас кукурузного виски. Он целый день проторчал в хижине, пока все эти женщины приходили и уходили, сновали туда и сюда со своими кастрюльками супа, пирожками и печеньем. Теперь, слава Богу, он мог пойти и пропустить глоточек, ни на кого не оглядываясь.
Увидев, что брат скрылся в амбаре, Дули спустился с холма и поспешно направился к дому.
Он долго ждал случая поговорить с Идэйной наедине. Когда они с Дэнси пришли взглянуть на новорожденного, там были все эти женщины, и вежливая, как всегда, Идэйна избегала встречаться с ним взглядом.
Он должен знать правду; он был уверен, что, даже если она попытается ему солгать, он добьется правды – если только они будут одни. На этот раз она не сможет убежать, как это было однажды, когда он пытался выведать, его ли дитя она носит. А сейчас, даже если Карлин его здесь застанет, – не страшно, он ничего такого не подумает. Ведь имеет право дядя взглянуть на своего племянника!
Дэнси играла внизу у ручья и даже не заметила, как дядя Дули тихонько вошел в хижину через заднюю дверь. После вчерашней взбучки, полученной от мисс Эдди, она предпочитала не попадаться родителям на глаза.
Глаз у Клинтона совсем заплыл, под ним красовался шикарный синяк, мисс Эдди обозвала ее дикаркой и сказала, что воспитанные девочки так себя не ведут и что Дэнси заслуживает хорошей порки. Этим бы, наверное, и закончилось, если бы папа и мама не были так заняты новым ребенком. А так мама только плакала – и все.
Так или иначе, решила Дэнси, лучше пока держаться от них подальше. Может, попозже за ней придет дядя Дули и отведет к себе домой. Дэнси у него нравилось. Он сажал ее перед собой на лошадь, когда ездил верхом, показывал всякие чудесные потайные места, например пещеры, где маленькие девочки могут спрятаться от гоблинов, если бы те вдруг появились. Правда, дядя Дули божится, что гоблины бывают только в Ирландии, а в Америке их нет. А потом он брал ее на рыбалку и показывал, как ловить хитрую форель прямо руками – в специальных ямках в ручье, который протекал по его участку. Это было удивительное место, там было очень красиво и полно всяческих чудес, и Дэнси предпочла бы жить там, а не с родителями, только не хотела огорчать маму.
По правде говоря, отца Дэнси не очень любила. Он никогда с ней не разговаривал – разве ругал за что-нибудь. И за всю свою жизнь она не помнит случая, чтобы он как-нибудь ласково прикоснулся к ней. Так только – тычки да затрещи– ны, а чтобы обнять или поцеловать – никогда! Он даже за руку ее не взял ни разу.
А дядя Дули брал. Он называл ее феей, крошкой эльфом, а иногда, если ей случалось расшалиться, – гномиком. А еще он всегда обнимал ее и говорил, как он ее любит.
Девочка сидела на берегу ручья и нянчила свою несчастную куклу. После того как Клинтон Мак-Кейб окунул бедняжку в воду, ее пеньковые волосы совсем свалялись. Ох, как она ненавидит этого противного мальчишку! Это ведь он назло ей сделал в отместку за то, что она его победила, когда они состязались, кто дальше забросит камень. Дэнси так запустила свой, что он перелетел через ручей – летел и пел! А камушек Клинтона упал совсем близко. Конечно, он еще больше разозлился, когда Дэнси стала над ним смеяться, да так громко, а тут еще Джордан присоединился. Клинт этого не вынес и стал задираться. Бедняга Джордан – он хотел как-нибудь донять его, но не посмел, а Дэнси посмела, вот почему Клинт и щеголяет с подбитым глазом. И она очень довольна.
А еще она рада, что Джордан не похож на брата, потому что Джордан ей очень нравится. По правде говоря – хотя это самый большой ее секрет и она никому-никому об этом не скажет, даже дяде Дули, – ей нравилось представлять, будто Джордан – папа ее куколки, и, когда она играла в дочки-матери, он всегда понарошку был ее мужем.
И может быть, размечталась Дэнси, как это умеют только маленькие девочки, когда-нибудь, когда вырастут, они с Джорданом поженятся и станут счастливо жить-поживать и добра наживать. И как в сказках про драконов, которые ей рассказывал дядя Дули в чудесные, долгие, такие сказочные вечера, Джордан-воин поразит Клинтона Мак-Кейба, так что им никогда больше не придется беспокоиться, как бы он не утопил всех хорошеньких детишек, которые у них обязательно будут.
Маленькая морщинка пролегла у нее между бровями: вот это она не совсем понимала – откуда берутся дети? Она как-то спросила маму, но мама сказала, что об этом можно не беспокоиться, потому что дети – это дар Божий, и Бог кому хочет, тому и подарит. Если вообще захочет. Так что Дэнси решила не раздумывать об этом, а просто быть счастливой.
Губы ее сложились в шаловливую улыбку. Она так любила эти особенные минуты, когда можно просто мечтать о будущем, о том, каким замечательным оно должно быть, это будущее.
И в эту удивительную минуту, ранней весной 1854 года, Дэнси О'Нил даже представить себе не могла, отчего, с какой стати вся ее жизнь, все ее мечты могут вдруг измениться.
Дули вошел, стараясь не шуметь. В доме пахло всяческой снедью, но Идэйна, видимо, не прикасалась ни к чему из того, что ей приносили соседки. Конечно, у нее болела душа за бедного малютку, но ведь надо было как-то поддерживать в себе силы. Ей они будут очень нужны: судя по всему, ребенок родился болезненным.
Взяв из посудного шкафчика чистую миску, Дули положил в нее немного тушеного беличьего мяса, которое приготовила Люсиль Бернс, и несколько толстых коржиков, намазанных свежесбитым маслом – его принесла Дороти Пикок, – и прошел в заднюю комнату, где лежала роженица.
При звуке его шагов Идэйна открыла глаза.
От одного взгляда на ее прелестное лицо у Дули, как всегда, потеплело на сердце. Только на этот раз на нее было больно смотреть: тусклые, без блеска глаза, бледная кожа, запавшие щеки. Казалось, жизнь покинула ее – осталась одна оболочка.
