А еще, после глубокого раскаяния, осознания и нерушимого решения честно и преданно служить делу освобождения эксплуататорского класса в лице Дагоберта-джуниора, поинтересуйся у любимого государя деталями гибели небезызвестных вам бойцов отряда драконьих ловчих и их предводителя Тибальда.
– Они что же, мертвы?! – потрясенно спросил Пипин.
– Мертвее не бывает. Все это время, уважаемые судьи, мой подзащитный находился под воздействием сильнодействующих магических чар, наведенных посредством так называемого подменыша, талантливо исполняющего роль его очаровательной сестры. Злоупотребление его доверием, увы, повлекло за собой тягчайшие последствия и почти разрушило неокрепший мозг подзащитного. Таким образом, он и сам является невольной жертвой.
А теперь отвлечемся от вынесения приговора и вернемся к тебе. Благородная Дама Ойген пыталась мягко намекнуть и помочь – не тут-то было! Ты проявил немеряную прыть, чтобы оттоптать все имевшиеся в округе больные мозоли и тем самым загнать себя по макушку в опасную трясину. Кому-то нужно было нажать на тормоз, хотя в твоей стране их еще не придумали.
Ты что же думаешь, после коронации твоя милая сестрица вдруг ни с того, ни с сего склонит голову? Да щас! Ты нужен ей, как палка, чтобы доставать каштаны из огня, не более того. А потому, я тебя умоляю, не надо больше устраивать здесь цирк с конями. Мы все тут – Фрейднур говорит чистую правду, сам знаешь, хитрить он не умеет, – пытаемся тебя спасти. И потому собери мозги в кулак и, покуда мы не дошли, прими единственно верное решение, ну, конечно, если не собираешься героически сдохнуть прямо здесь, прямо сейчас.
Всю дальнейшую дорогу они прошли в полном молчании. Пипин был крайне задумчив, – должно быть, ему было о чем поговорить с собой наедине. А в это время на канале связи раздавались восхищенные голоса Бастиана и герцога Нурсийского.
– Вот это да! – басил сэр Жант. – Да как же вы его так? Бац, и он, как гвоздь, по шляпку вошел!
– Правда-правда! – поддержал его Валет. – Вы же его практически завербовали!
– Ну, завербовал или нет – еще увидим. Как говорится, время покажет. А насчет гвоздя – лишь бы из подошвы не вылез. На самом деле, – продолжал Лис, – я, конечно, протупил. Вот все эти ралли по мозгам подсудимого надо было устраивать вам, а не мне. В конце концов, кто тут стажеры? Но уж больно этот недобиток меня разозлил. Впредь запомните, как все было, и делайте, как я. Будем это считать показательной лабораторной работой. Все уразумели?
– Так точно! – хором радостно ответили стажеры.
– О, надо же, шо-то похожее на дисциплину проклюнулось. Ладно, герои неспетых баллад, не отвлекаемся! Неровен час, еще придется Шекспиру эту сцену пересказывать, не упустите деталей.
Чащоба, по которой вел беглецов Валет, наконец порадовала небольшой уютной поляной. Гизелла о чем-то оживленно беседовала с Благородной Дамой Ойген – судя по всему, ее удивил фасон дорожного платья заморской красавицы. Дагоберт стоял, прислонившись спиной к одному из деревьев, и смотрел на танец мотыльков. Все было мирно и прелестно, не хватало лишь пастушка в венке из полевых цветов и кудрявых овечек, доедающих то, что не пошло на венок. И только зоркий глаз Лиса уловил, что это не принц, наблюдая за полетом бабочек, переводит взгляд следом за ними, а те, повинуясь неслышному приказу, летят туда, куда направляет их Дагоберт.
– Привет честной компании! – Лис махнул рукой. – Заждались?
Благородная Дама Ойген улыбнулась. Гизелла благосклонно взглянула на своего верного защитника, порой несносного, но, видно, посланного самим провидением.
И в этот миг, обогнув Сергея, Пипин Геристальский в три шага пересек залитую солнцем поляну и очутился перед Дагобертом…
Глава 21
Даже свет разума порождает тень.
Эмпедокл Акрагантский
Белокрылые легкие мотыльки порхали над маленькими голубыми цветами, спрятанными в праздничной зелени травы. Дагоберт поймал их взглядом, и они, уловив направляющую волю, стали кружить, то поднимаясь, то вновь опускаясь, повинуясь в своем танце прихоти юного принца. Тот стоял, прислонившись спиной к толстенному могучему дереву, и даже через одежду чувствовал, как от упрятанных в землю корней по тайным жилам древесного ствола поднимается вверх ко всякому желудю, ко всякому листочку живительная сила. Дагоберт чувствовал, как легко ему будет впитать в себя эту энергию, точно губка, без остатка высушить дерево в единый миг.
Но он вовсе не хотел этого. Странно, зачем вообще дана ему такая способность. Листва над головой так весело шумела, подставляя крону животворному ветру. Полуденное солнце пробивалось сквозь подвижную мешанину листьев, отбрасывая забавные качающиеся тени, в которых так интересно было узнавать то лошадь, то человека, то странное чудовище, которому и названия-то нет.
И все же эту способность он в себе чувствовал. Как помнил Дагоберт, едва ли не у всякой драконьей пещеры можно было без труда найти иссушенные, будто выпитые одним глотком деревья. Часто по этой примете и находили укромные жилища огненных первосуществ жадные до золота ловчие.
Если бы Дагоберта сейчас кто-нибудь спросил, откуда он это знает, отрок не нашелся бы, что ответить. Он знал это, как и многое другое. Знал всегда, наверное, с самого рождения, а может, и раньше. Никто никогда не рассказывал ему о врожденных способностях – дарах иной природы. Во всяком случае тот, кто был ближе всего ему по духу, кого все свои годы он величал отцом, не вымолвил об этом ни слова. Будто ждал, когда сын дойдет до всего сам. Но он всегда радовался его успехам и не удивлялся, когда в ответ на вопрос матери: «Откуда ты это узнал?», сын простодушно отвечал: «Вспомнил».
Сейчас ему предстояло отдать последний долг земному отцу – разыскать его тело и похоронить в одной из драконьих пещер согласно древнему обряду. Причем сделать это быстро, покуда не пошли толки и, главное, не минул срок.
Обычного человека от обладателя голубой драконьей крови, пока он жив, не всегда отличишь, а вот после смерти – очень даже легко. Драконья плоть не гниет, ее даже бальзамировать не надо. Она просто ссыхается и становится крепче железного дерева. И как человеческая плоть уходит «прах к праху», так эта – лишь «огонь к огню». Но если вовремя не совершить завещанный предками обряд возвращения к Изначальному Пламени… Об этом не хотелось даже и думать!
Дагоберт глядел на мотыльков, и те порхали над лепестками незабудок, как человеческая мысль над полями памяти, выискивая крупицы знаний.
Дагоберт помнил все, с первого мига, с первого крика. Помнил каждый свой шаг, и это странное чувство делало его взрослее. Более того, он помнил много иных жизней. По его желанию память словно перетекала из нынешнего бытия в прошлое, а из него в предыдущее… Он мог вспомнить себя драконом и сто, и двести, и тысячу лет назад. Порою, он уходил так глубоко, что перед ним вставали то Рим Цезарей, венец которых ему было суждено принять, то убогое селение на берегу Тибра на Капитолийском холме, основанное беглецами из далекой сожженной Трои, то саму Трою в зените ее славы и могущества.
