— У вас есть кофе?
— А как же! Прекрасный кофе с Мартиники. Желаете с ликером? А то, может, по-венски?
Я, не отрываясь, смотрел на девушку.
— Просто кофе, покрепче… Простите, сударыня, вас, случайно, зовут не Жозефина?
— Нет, гражданин лейтенант, Мадлен. Но Жозефиной звали мою дорогую матушку. Вы что же, знали ее?
Я помотал головой. Не говорить же собеседнице, о какой Жозефине я вспомнил в эту минуту.
— Странно, месье. — Хозяйка пожала плечами и отошла за кофе. Минут через пять она вернулась с моим заказом. — Желаете еще чего-нибудь?
— Нет, спасибо.
— Месье кого-то ожидает?
— Нет.
— Кого-то разыскивает?
— Ну да, — пошутил я, — некоего господина де Батца. Быть может, вы знаете такого?
— Не знаю, — явно поперхнувшись, выдавила девушка и тут же отскочила.
— Что за ерунда? — пробормотал я себе под нос, глядя вслед Мадлен.
Конечно, времена и миры порой устраивают презабавные совпадения, но таких на моей памяти еще не бывало. Хозяйка «Шишки» явно знала «некоего господина де Батца»!
Я допил кофе, бросил монету на стол и вышел. Сидеть здесь долее не было смысла. Мадо так и не показалась из маленькой комнаты за стойкой, доверив зал какой-то прислуге. Раздумывая, не снять ли мне на всякий случай номер в этой гостинице, я отправился в штаб генерала Дарю, отдать многострадальный пакет. Это была возможность моей натурализации в Париже. Пренебречь ею было бы неразумно.
Углубленный в свои мысли, я вышел на старую набережную Ла-Валлетт и вдруг испытал странное ощущение — тяжесть взгляда между лопаток. На набережной, как всегда, суетились торговцы голубями, нахваливая свой товар. Впрочем, каждому парижанину известно, что покупать их здесь — легчайший способ заразиться одной из множества препротивнейших болезней. Однако в Париже всегда много приезжих, обремененных безденежьем.
Остановившись возле одного из торгашей, я сделал вид, что рассматриваю птицу, и, кивая в такт уверениям, что лишь такой знаток, как я, мог отобрать самый превосходный экземпляр не только на этой набережной, но и на всем побережье Сены, вглядывался в лица тех, кто до этого двигался позади меня. Один из фланировавших по набережной мужчин, по виду голодранец, заметив мой интерес, вдруг как-то суетливо свернул в подворотню, точно внезапно припомнив, куда идет.
Ба, да за мной следят! Причем неумело. Забавная новость! Неужели обещанные Лантенаком «глаза»? Я активировал связь.
— Лис, за мною хвост.
— А передо мною четыре.
— В каком смысле?
— Ну, я в карете еду.
— Ты можешь не дурачиться?
— А шо мне с этого будет?
— Послушай, тут какая-то несусветица, которой я не могу найти внятного объяснения.
— Ни фига себе раскладец! А шо, такое бывает? Ты мне скажи, из волн Сены всплыла Атлантида?
— Нет, я был в «Шишке», там хозяйничает девушка, страшно похожая на толстуху Жози.
— Тоже мне невидаль. Может, она ее пра-пра-пра, уж не знаю, в какой степени, внучка?
— Может быть. Скорее всего, так оно и есть. Странно другое. Она, как мне показалось, знает господина де Батца.
— Д’Артаньяна? Нашего? Или того, что у Дюма?
— Да я-то почем знаю! И тот и другой давным-давно умерли, а насчет нынешнего хозяйка «Шишки» что-то скрывает. Не исключено, что это она хвост ко мне приставила. Может, конечно, и Лантенак, но почему от «Шишки»?
— А может, ты ей приглянулся. Она как собой-то?
— Скорее, в твоем вкусе.
— О, это интересно, стоит посетить, — оживился Лис. — Ты, как освободишься, притяни хвоста куда-нибудь в укромное место, я его приму, обсудим ситуацию, поговорим за жизнь мотузяную. А пока не мешай нам лясы точить. Кстати, тебя это тоже касается…
* * *
— Итак, месье, не ошибусь, если скажу, что вы дворянин и в прошлом, вероятно, офицер.
— Чистейшая правда, мой генерал. Лейтенант пикардийских шевальжеров.
— Сражались против Республики?
— Нет. Мне чертовски не нравятся войны, в которых французы воюют с французами.
— Стало быть, эмигрант.
— Скажем так: мы с другом — командиром моего эскадрона — посвятили свободное время странствиям и размышлениям.
Генерал Бонапарт улыбнулся:
— Хорошо, не хотите говорить — не говорите. Меня устроит, если вы поклянетесь, что не замышляете дурного против меня и Республики.
— Против вас ничего, а шо касается Республики, которая, если верить папаше Вольтеру, означает не что иное, как общее дело, то мне известно лишь одно дело, которое хорошо делать всем сообща.
— Это какое же?
— Ну как же. Хорошо пожрать и выпить. И то иногда за сладкий кус друг другу морды в кровь расшибают. Все же остальное — или каждый сам по себе, или, как у нас с вами, старых вояк, заведено: эскадроны, роты, полки. Все четко, все определенно, везде единоначалие. Без единоначалия никак — не армия, а дерьмо на лопате.
— Вы забавный собеседник, — кивнул Наполеон.
— Вот! А мой капитан утверждает, что у меня слишком длинный язык и что когда-нибудь он доведет меня до гильотины. В смысле, язык, а не капитан.
— Вы уже в который раз упоминаете о своем капитане.
— Ну, так мы ж с ним неразлейвода, это он мне сказал: «Рейнар, хватит охмурять провинциальных дурочек! Наступает эпоха, в которой могут пригодиться наши таланты. Великая эпоха!»
— Так и сказал?
— Какой смысл мне обманывать? Вот, говорит: «Родич мой, генерал Бонапарт, — славный малый, и, главное, у него есть не только мозги под треуголкой, но и кое-что в штанах. Настоящий единоначальник. Ну то есть, если верить тому же ехидному старине Вольтеру, — монарх».
Наполеон бросил на моего друга удивленный взгляд:
— Мой родич?
— Ну, он говорит, что да.
— В какой же степени родства?
Лис сделал лицо благостное, почти как у святого Франциска в минуту молитвенного созерцания остатков сухого гороха. Вернее сказать, Лис думал, что так должно выглядеть лицо святого.
— Ну, как сказать… Впрочем, не секрет, что его матушка в девичестве звалась мадемуазель де Марбеф.
Глаза Бонапарта сверкнули отточенной сталью:
— Как его зовут?
— Вальтаре Камдель, барон де Вержен.
— И он тоже хорош в бою? — Наполеон повел бровью, намекая собеседнику на недавнее показательное выступление.
