— Я лишь рад тому буду, — согласился Петр, опять усаживаясь на лавку и приглашая собеседника устраиваться напротив. — Да и у нас будет что тебе предложить. Надеюсь, вои ваши от похлебки мясной и хлеба прямо из печи не откажутся? А нашим бабам хоть малый, да прибыток. Охотиться окрест мы вас все одно не пустим, а брюхо набивать чем-то надо, так? Будет и еще кое-что на продажу у нас… А клич по весям я нынче же брошу: страда закончилась, и для торга самое время. Да и приятнее это, чем головы друг другу сносить, так?
— Знамо дело… А поселение тут не одно, значит, стоит? Тогда место доброе мы нашли, дабы прибыток торговый поиметь.
— Поглядим, как дела пойдут… Вот только прошу тебя, Христа ради, не бродите в округе — держи своих воев в узде. Мои церемониться не будут. Других же недужных с нашими людьми сюда посылай. Кхм… А пока лекарь болезного Захария пользовать начнет, может, поснедаем чего, а? Сам Вячеслав опосля к нам подсядет. Заодно под чарку меда и вести какие из Новгорода узнаем… Да не трогай ты дурного этого, Пычей, пусть полежит на полу. Ему сейчас все равно. Кликни Агафью со двора лучше, я ее упреждал насчет того, что вечерять сядем. А я сей же миг у Любима по сусекам пошвыряюсь — где-то было у него хмельное…
* * *
Стена, на которой только мгновение назад можно было рассмотреть смоляные подтеки, ходы жуков-точильщиков, извилистой дрожью проползших по поверхности бревна, и сбитые топором сучки, уходящие белеющими пятнышками вверх, вдруг подернулась масляной пленкой и расплылась. Якун прищурился, попытавшись вернуть мелкие детали, но даже такое небольшое напряжение сразу отдалось пронзительной головной болью, от которой он сразу пришел в себя.
— Никак очнулся? — прогромыхал над ухом голос, в котором еле уловимо скользнули знакомые нотки. — А мне Кузьма наказал ожидать, как ты очнешься. Федька, говорит, к хозяину твоему тебя все одно не пустят, так посиди с его товарищем, проследи, дабы он еще раз о притолоку головой не ударился!
— Где я? — Якун, превозмогая боль, сел на полатях, тянущихся вдоль стены на несколько десятков шагов. — Че было-то?
— Че-че… Сказал бы я тебе! Что, совсем ничего не помнишь?
— Бр-р-р-ра… — потряс головой Якун, после чего согнулся в рвотном спазме, наклоняясь под полати. — Смутно помню, как Захария отнесли к лекарю… О! Потравить хотел его лекаришка. Никак меня опоил чем? Где мы?
— Успокойся, все по-доброму нынче. Солнышко светит, дружинные наши погреться вылезли из избы, дозоры у ушкуев стоят. Кто-то торговлишку справляет, кто-то в состязаниях забавляется.
— Да ты что, Федька! Порежут ведь всех… Даром мы сюда такую рать гнали?
— Окстись, Якунюшка! Долбанули тебя по голове, хм… вот ты и не помнишь ничего.
— А кто долбанул?! — Якун поднялся, шатаясь, с полатей, нащупал висевшие ножны и стал судорожными движениями вытаскивать меч, который чуть вышел и застрял, не поддаваясь резким рывкам. — Они, паскуды, и напали! Поднимай дружинных! Всех вырежу… Мы с Онуфрием на одной улице жили, я его с малых лет знал. А-а-а-а… — Купец рванул посильнее, и ножны соскочили, освободив лезвие.
— Зря ты веревочку порвал, — спокойно произнес Федор, устало усаживаясь на нары. — Не пустят тебя на пажить теперь. Воевода местный у всех, кто на торг захочет выйти, оружие перевязал и воском запечатал. Вроде и не мешает, но лишний раз подумаешь, прежде чем меч из ножен тащить. Кроме того, Кузьма запретил тебе выходить. Во-первых, отлежаться после его удара надо, во-вторых…
— Так это он? Продался, душегуб?!
— Ты тут мечом не размахивай перед моим носом! Смотри-ка, правдолюбец выискался! А кто нас всех заложил перед этими, как их там… ветлужцами, а? Кто сказал причину, по которой мы тут все оказались?!
— Ты что, Федька! Белены объелся? Как это я мог?
— Как-как! А вот так! Взбеленился у них так же, как сей миг кобенишься, и выложил все как на духу! Думаешь, зачем тебя Кузьма по загривку приложил? Да чтобы не выболтал еще чего! Но и того, что было, хватило… Как потом перед ивановскими оправдываться будешь?
— Ик… — Якун побледнел и молча подошел к Федору, присаживаясь рядом. — Вот попал я… По миру ведь пустят за долги мои.
— А ты помалкивай больше и оружия не тягай! Все одно ничего не получится. Кузьма троих посылал, дабы разведали, что творится в округе. Двоих тут же привели, а третий совсем пропал… У них на опушке с луками да самострелами почти два десятка воев расположились, не скрываясь, лодья выше по течению с ратниками стоит, да черемисы около веси посменно ходят. Если тех добавить, кто на торгу стрелы кидает в болтающееся на веревке поленце, так лишь чуть-чуть меньше, чем нас, будет…
— Зачем?
— А?
— Зачем кидают-то?
— Да ни за чем, а за что! Сковородка железная тому будет, кто точнее в мордочку нарисованную попадет. И наши туда же пристроились. Тьфу…
— Чего плюешься, Федька? Весь сапог мне измызгал!
— Да… В доспехах ветлужцы почти все. В тулы глянул — там стрелы каленые, не чета черемисам. А ты… поднимай ратников! Всех порежу! Мне Кузьма строго наказал: коли ты опять взъяришься — поленцем тебя приголубить. И вдарил бы, Якуша, вдарил…
— Хм-м… — Купец аккуратно ощупал себе затылок, морщась от прикосновений.
— Да и не соберешь ты рать. Не до этого воям нашим.
— Что так?
— Да ты сам сходи… без меча. Соскучились вои по горячему после такого ливня, а тут каких только разносолов им девки не предлагают. Повытаскивали из своих загашников серебришко да трясут около молодок, а те… ох, горячи! Так что пока не отгуляют, на бой ратный не соберешь ты их.
— А сукно наше как, расходится?
— Могло быть и получше, но… Да неплохо, в общем, пошлин не берут. Никаких, Якун, — ни с покупки, ни с продажи. Даже за береговыми никто не подошел! Меха знатные дают: белок почти нет, но бобрами и соболями не одну бочку забьем. Утварь железную предлагают. Я с утреца клинья к одной статной черемиске подбил, так обещала она мне половину ушкуя таким добром забить, и отдать притом недорого. Мол, своим соплеменникам на Вятку везла, да почему бы с таким пригожим молодцем не расторговаться? Князю на стол ту посуду не поставишь, но хозяйке готовить на таких котлах и сковородах лепо будет…
— А еще есть?
— Есть, да не про твою честь… Да ты сходи, Якун, на торг, сам все пощупай руками.
— А откель у них такая посуда, спрашивал?
— Ну… Набрали все в рот воды и молчат. Однако девица та по секрету поведала мне, что ходили их купцы за три моря, да оттуда такую утварь и привезли.
— Брешет…
— Да брехать-то, может, и брешет от неведения своего, однако она мне еще пряности предлагала. Значит, с полудня привезли сие богатство.
Снаружи раздался громкий окрик, тяжелые шаги простучали по половицам, и над собеседниками навис тяжелой темной громадиной Кузьма, играя желваками на скулах.
