А потом она вновь принялась его целовать.
Тим тоже радовался, и улыбался, и вдыхал мамин запах – такой чистый, такой родной, – но потом ему вспомнились слова Мерлина: Когда вернешься домой, что ты сделаешь первым делом?
– Где ты был? Расскажи!
– Я все тебе расскажу, мама, но сначала ляг на спину и открой глаза широко-широко. Как можно шире.
– Зачем? – Она продолжала трогать его лицо, словно пытаясь уверить себя, что он действительно здесь, рядом с ней. Ее глаза, которые Тим так надеялся вылечить, смотрели прямо на него… и сквозь него. Взгляд был туманным и мутным, глаза как будто подернулись тонкой белесой пленкой. – Зачем, Тим?
Он не хотел говорить. На тот случай если снадобье вдруг не подействует. Мальчик не думал, что Мерлин его обманул – это сборщик налогов находит забаву в том, чтобы лгать людям, – но маг мог ошибиться.
Только бы он не ошибся! Пожалуйста, пусть он не ошибется!
– Сейчас узнаешь зачем. Я принес лекарство. Но его очень мало, так что лежи спокойно.
– Не понимаю.
Нелл в ее непроглядной темноте на миг показалось, что слова, которые прозвучали в ответ, произнес не сын, а покойный муж:
– Просто знай, что я прошел долгий путь и преодолел много трудностей, чтобы добыть это лекарство. Поэтому лежи спокойно.
Она сделала, как он сказал, глядя на него снизу вверх невидящими глазами. Ее губы дрожали.
Руки у Тима тоже дрожали. Он мысленно приказал им успокоиться, и, как ни странно, они перестали трястись. Мальчик сделал глубокий вдох, на миг задержал дыхание и открыл пузырек с бесценным снадобьем. Набрал в пипетку все, что осталось, – а осталось всего ничего. Короткая тонкая трубочка не наполнилась даже до половины. Тим склонился над мамой.
– Лежи тихо, мама! Обещай, что не будешь дергаться. Оно может жечь.
– Не буду, – прошептала Нелл.
Одна капля – в левый глаз.
– Ну как? – спросил Тим. – Не жжется?
– Нет, – ответила Нелл. – Чуть-чуть холодит, но приятно. Теперь давай во второй глаз, пожалуйста.
Тим закапал ей в правый глаз и замер над мамой, закусив губу. Ему показалось, что белесая пленка стала прозрачнее. Или он просто выдавал желаемое за действительное?
– Ты что-нибудь видишь, мама?
– Нет, но… – У нее перехватило дыхание. – Я вижу свет! Тим, я вижу свет!
Она начала приподниматься на локтях, но Тим взял ее за плечи и уложил обратно. Закапал еще по капле в каждый глаз. Этого должно было хватить, потому что в пипетке уже ничего не осталось. И хорошо, что не осталось – когда Нелл закричала, Тим вздрогнул и уронил пипетку на пол.
– Мама? Мама! Что с тобой?!
– Я тебя вижу! – закричала она и прижала ладони к его щекам. Ее глаза переполнились слезами, но Тим все равно радовался, потому что теперь они смотрели не сквозь него, а на него. И стали такими же ясными, какими были всегда.
– Ох, Тим, мой хороший, я тебя вижу. Вижу очень хорошо.
А что было дальше, о том незачем говорить – ибо есть в жизни мгновения радости, которые нельзя описать никакими словами.
Ты должен отдать ей отцовский топор.
Тим достал из-за пояса топор и положил его на кровать рядом с мамой. Она посмотрела на него – и увидела, что им обоим по-прежнему казалось чудом, – потом прикоснулась к деревянной рукоятке, ставшей гладкой за долгие годы непрестанной работы, и вопросительно посмотрела на сына.
Тим лишь улыбнулся и покачал головой.
– Человек, давший мне капли, сказал, чтобы я отдал топор тебе. И больше я ничего не знаю.
– Кто, Тим? Какой человек?
– Это долгая история, и ее лучше рассказывать и слушать за завтраком.
– Яичница! – Нелл снова приподнялась. – Из десятка яиц, не меньше! И в погребе есть ветчина!
По-прежнему улыбаясь, Тим снова взял маму за плечи и ласково уложил на подушку.
– Я могу сам приготовить яичницу с ветчиной. Я принесу тебе завтрак прямо сюда. – И тут Тиму в голову пришла одна мысль. – И вдова Смэк поест с нами. Странно, что она не проснулась от всех этих криков.
– Она пришла, когда поднялся ветер, и все время, пока бушевала буря, была со мной и поддерживала огонь, – сказала Нелл. – Мы думали, дом опрокинется, но он устоял. Она, наверное, страшно устала. Разбуди ее, Тим, но постарайся помягче.
Тим поцеловал маму в щеку и вышел из спальни. Вдова спала в кресле у очага, уронив подбородок на грудь, – она так устала, что даже не храпела. Тим осторожно потряс ее за плечо. Ее голова покачнулась, склонилась набок и тут же перекатилась в первоначальное положение.
В голове Тима возникла страшная мысль, превратившаяся в уверенность еще до того, как мальчик обошел кресло и посмотрел на вдову спереди. Он увидел такое, от чего у него подкосились ноги, и он упал на колени. Вуаль была сорвана. То, что осталось от когда-то красивого лица вдовы, было холодным и мертвым. Единственный глаз безучастно смотрел на Тима. Весь перед ее черного платья был покрыт, словно ржавчиной, коркой запекшейся крови, потому что вдове перерезали горло, от уха до уха.
Тим набрал воздуха в легкие, но не смог закричать – чьи-то крепкие, сильные руки сомкнулись у него на горле.
Берн Келлс вошел в гостиную из прихожей у задней двери, где сидел на своем сундуке и пытался вспомнить, почему он убил старуху. Наверное, это из-за огня в очаге. Келлс две ночи дрожал от холода под кучей сена в амбаре Глухого Ринкона, а эта старая вешалка, задурившая голову его пасынку своим поганым учением, все время сидела в тепле. Это же несправедливо.
Он видел, как мальчишка вошел в комнату матери. Слышал радостные крики Нелл, и каждый крик ее радости был для него как удар по причинному месту. Она должна кричать только от боли. Все его беды – из-за нее. Она его околдовала, приворожила своей тонкой талией, высокой грудью, длинными волосами и смеющимися глазами. Он думал, что с годами ее власть над ним утратит силу, но нет. Без нее ему не было жизни, и в конечном итоге он должен был получить эту женщину. А иначе зачем он убил своего лучшего друга?
И вот теперь он вернулся, этот мальчишка, из-за которого Келлс превратился в изгоя. Как ни плоха была сука, но ее щенок еще хуже. И что у него там за поясом? Боги вышние, неужели пистолет?! Где он его раздобыл?
Келлс сжимал горло Тима до тех пор, пока мальчик не перестал сопротивляться и не обмяк в его сильных руках, слабо хрипя. Потом Келлс вытащил из-за пояса Тима пистолет и отшвырнул его в сторону.
– На тебя, мелкий прыщ, пули жалко, – проговорил он в самое ухо Тима. Смутно, откуда-то издалека – словно все ощущения ушли в глубь тела – мальчик чувствовал, как борода отчима щекочет его шею. – И нож марать не хочу, прирезал старую суку – и хватит. Тебе, щенок, будет огонь. Угли еще горячи. Жара уж явно достаточно, чтобы поджарить тебе глаза и проварить кожу на твоей…
