Но если Веня держал в голове, как правило, служебную информацию — десятки телефонов, адресов и фамилий разнообразных полезных людей и сотни историй и нюансов, с этими людьми связанных, то Костя, этот семнадцатилетний мудрец, неутомимо постигал суть явлений. Единственное, что было присуще обоим, — ослиное упрямство, то есть абсолютная убежденность в собственной монополии на истину или исторический факт в кинематографической области и окрестностях. Веня закипал, едва Костя, который был почти на десятилетие моложе, только открывал рот. Но и Костя становился по-шекспировски ревнив в противном случае. Ермилов удивлялся этому, ведь вместе они могли составить несокрушимый тандем, и это было ясно всем, кроме них двоих.
Кира
Киры весь день не было, и в институте она не появлялась, ее одногруппники, включая Шумахера, тоже ничего не знали. Это было странно, но не слишком, такое случалось в последние месяцы не раз, и Ермилов ждал не дождался, когда барышня наконец появится и можно будет рассказать о падающей книжной полке и длинном гвозде, ну и вообще любое унылое занятие становилось с ней забавным и приятным, и даже если это была одна только иллюзия, он все равно не возражал. Вечером он снова пошел в ее блок, и опять безрезультатно. Алины, ее соседки-третьекурсницы, тоже не было. Ермилов присел на кухне, чтобы оставить записку, быстро написал: «Кирка, я…» — и тут услышал шум из ее комнаты. Он сразу понял, что это за шум, такой шум он с ней и сам не раз издавал; но вряд ли он что-то обдумывал, вряд ли понял, кто именно там, за дверью, прежде чем высадил ее ногой, успев только удивиться про себя, насколько это оказалось легко и просто сделать, словно в кино… В комнате, кроме Киры, был Юрец Клементьев. Он встал, обмотавшись простыней, и двинулся к Ермилову, кажется, что-то говорил, но Ермилов вряд ли слышал. Он только почувствовал, как сдавило виски, как голова за считанные доли секунды стала ломиться надвое, натрое, и еще что-то непонятное происходило внутри; он уже жалел, что ворвался сюда, он сейчас предпочел бы ничего не чувствовать, просто лежать себе окорочком в морозильнике и ждать, пока сожрут. Не размышляя больше, он двинул Клементьеву куда-то в район солнечного сплетения и, наверно, попал, потому что тот согнулся с удивлением на лице. Однако броня брюшных мышц самортизировала, и Клементьев, пружинно выпрямившись, выбросил вперед кулак, резво долетевший до подбородка Ермилова и опрокинувший его затылком на стену. В этом же затылке мелькнуло, что вот если бы дело происходило в комнате Кости и если бы из стены торчал пресловутый гвоздь, то это вышло бы очень кстати… И еще он подумал, что в момент удара голова чудесным образом прошла так же быстро, как и заболела.
На следующее утро Кира попросила Веню сходить позавтракать с ней в кафе возле «Космоса». Веня, сумрачно глядя на нее, проскрипел, что у него нет для этого свободных денег, да и вообще никаких нет, но Кира сказала, что деньги не проблема, а уже сидя за столиком, сообщила:
— Просто хочу тебя предупредить, что уезжаю.
— Почему меня? — В первый момент он не нашелся сказать ничего другого.
— Остальные слишком пристрастны, — процедила Кира с некоторой долей презрения, совсем небольшой, но достаточной, чтобы Веня это заметил. — Особенно этот неврастеник, твой сосед.
— Что такое? — удивился он.
— К черту, надоело! — закричала Кира. — Строит из себя персонаж фильма ужасов, а тянет только на комикс!
Веня подумал и, перегнувшись через столик, дал ей пощечину. Не очень звонкую, но увесистую, запоминающуюся. Она даже задохнулась, не столько от боли или негодования, сколько от изумления.
— Если ты не понимаешь, я объясню, — предложил Веня. — Ермилов — единственный человек в институте, включая народных артистов, уборщиц и даже меня, который не играет какую-то там выбранную себе роль. А ты — последняя дура, если не видишь и не ценишь!
— Ладно, плевать. Как говорят в американском кино, это свободная страна. Просто я ухожу, и это не из-за него. Если хочешь, можешь передать.
— Не стану, — подумав, ответил Веня.
— Как хочешь.
— Ты вернешься? Она покачала головой. Официант принес лед, и Кира заменила им нагревшиеся от щеки ключи, которые, не глядя, сунула в тугой карман расклешенных джинсов. Веня успел заметить, что ключей от машины там не было: вот откуда были деньги, она продала своего «жука».
Веня не знал и не мог знать, зачем она это сделала. Деньги срочно понадобились Георгию, и он спросил у Киры, не может ли она что-нибудь придумать. Она придумала.
— Любопытную новость по радио слышал, — сказал Веня, вернувшись в общежитие. — Мэдисон на следующей неделе в Москву приезжает, говорит, что это город его мечты, ни больше ни меньше. Уверяет, что только здесь можно жить и работать…
Ермилов валялся на диване с книжкой и пытался ни о чем не думать. Выходило это скверно, книжку он даже не открыл.
«Московские ведомости»
БОЛЬШАЯ ПРОГУЛКА В ОЖИДАНИИ БОЛЬШОГО ВЗРЫВА
Очень, просто очень часто в Москве что-нибудь вдруг взрывается. И гораздо чаще — не взрывается, что было обещано. И на том спасибо!
Вот и по столичным вузам прокатилась волна нереализованного терроризма. В один день задействованы, в частности, были: журфак МГУ, Институт международных отношений (МГИМО), Институт кинематографии. Вашему корреспонденту посчастливилось присутствовать в последнем из перечисленных очагов образования именно в тот день, когда вежливый голос по телефону обещал сделать из него очаг самый натуральный. Вышло это, надо сознаться сразу, совершенно случайно, никакой такой специальной связи ни с террористическими, ни с антитеррористическими организациями у меня не было. Зато была давняя договоренность об интервью с известным режиссером Артемом Плотниковым, за которым я охотился уже несколько месяцев. Плотникова, однако, во ВГИКе застать не получилось, несмотря на то что в этот день он должен был принимать зачет у студентов своей мастерской, а может, в последовавшей вскоре суете я просто с ним разминулся. Хотя это — миниатюрный институт, ибо если даже учесть всех иностранцев, заочников и академических отпускников, то в самый урожайный год в нем едва ли одновременно учится тысяча человек. Два проректора, Нина Суреновна Богосян и Виктор Андреевич Коломиец, узнав о моей проблеме, независимо друг от друга предложили сделать интервью с ними. Я оба раза согласился и оба раза их обманул.
Секретарша проректора по учебной и методической работе надолго запомнит тот звонок. «Все на улицу!» — разнесся по институту страстный призыв. Студенты и преподаватели, неуверенно улыбаясь, выходили из аудиторий и, не сговариваясь, шли в одно место — в столовую, в буфет, на первый этаж. Где уже откровенно и громогласно захохотали. Но вскоре, однако, были выдворены и оттуда. Молодой бравый проректор дал команду немедленно перейти на противоположную сторону улицы Вильгельма Пика, поскольку, дескать, если здание рухнет, то все окажутся под ним. «Разлет стекол — тридцать метров!» — авторитетно прошелестело в воздухе. Перейти дорогу? Да с удовольствием! Другая сторона приятно озонировала — притягательная травка, деревья, дальше — забор, за ним — бывший Институт марксизма-ленинизма, куда почему-то никто не позвонил.
