Что-то едва-едва уловивший, но все еще мало что понимающий Плотников иронически-экзаменаторским тоном сменил тему:
— Ну а как у нас насчет глубокофокусной съемки?
Ермилов сказал, чеканя слова:
— Это когда кинокамера и освещение настраиваются так, чтобы любые объекты в кадре, как близкие, так и отдаленные, получались максимально четко. Например, крупным планом актер Плотников… — Тут он неожиданно для себя увлекся, взял улыбающегося мастера в «кадр» из четырех пальцев: — И на дальнем — фотографии на стене. — Ермилов не убирая «камеру», приблизился к стене, и в «кадр» попал исчерканный лист, представлявший собой список московских учебных заведений. МАИ, РГГУ, Медицинская академия имени Сеченова, Менделеевский химико-технологический, Суриковский институт, несколько экономических… Какие-то цифры, стрелки. Ермилов оглянулся на своего преподавателя и увидел, что тот перестал улыбаться. Ермилов снова посмотрел на стену. Незачеркнутых вузов было всего три: МГУ, МГИМО и ВГИК.
Это походило на то, как если бы Плотников (а это был, конечно, его почерк), например, выбирал место для съемки. Но цифры были не просто цифры, а время; время же, указанное против ВГИКа, кое о чем Ермилову говорило. Съемки? Какие еще съемки!
Внезапно Ермилова осенило.
— Артем Александрович… Так это вы позвонили в институт насчет бомбы?!
Кира снова открыла рот и повернулась к Плотникову. Для нее это тоже оказалось полной неожиданностью.
Вместо ответа Плотников снял лист со стены.
— Давно надо было убрать, мальчишество какое-то. Зачем я его здесь держу? Может, нам еще выпить, в самом деле?
— Но зачем, зачем? — настаивал изумленный Ермилов.
— Вы не поймете, Илья. Или не поверите. Я страшно не хотел давать интервью одному типу из «Московских ведомостей», у него тяжелая рука, но в тот день я не мог не быть в институте, и он это отлично знал. И я не придумал ничего лучше… Хотя разве так уж плохо было придумано? Поэпизодный план составлен на совесть. И вышло занятно, во времена моей учебы такие штуки, вернее, шутки были невозможны. Ну а маскировки ради я позвонил еще в два других вуза.
Ночью Ермилов никак не мог заснуть, но потом, когда вдруг увидел Киру с мужчиной, понял, что все-таки получилось. Мужчина оказался Стивеном Дж. Мэдисоном. Он бил Ермилова флейтой, как кобру, и требовал зачетку. Вставать надо было рано, чтобы успеть на шестичасовой автобус в Киржач, следующий был очень нескоро. Беспокойная эта мысль подстегивала, так что проснулся он раньше всех. Утром Ермилову было неловко на всех смотреть, но потом, в автобусе, когда Кира быстро заснула, свесив голову ему на плечо, он немного успокоился.
Ермилов все-таки показал сценарий своему мастеру, и тот, проглатывающий печатный текст, просто листая страницы, сказал, что «Моя жизнь» — вполне заслуживает экранизации, тем более что истинный потенциал сценария только на экране и виден.
— Только я бы на вашем месте сильнее ушел в абсурд. Вы рассказывали однажды, как нашли под обоями старую фотографию, помните? Вот в таком духе нужны аттракционы в вашей «Жизни».
Ермилов возразил:
— Режиссеры и драматурги часто используют в своих фильмах личные воспоминания и истории просто для того, чтобы избавиться от них. Наивные люди! Они же, напротив, их запечатлевают на века, делают свои рефлексии достоянием миллионов. Зачем?! Кино — не эксгибиционизм и не лирическая поэзия.
— Вообще-то бывает и то и другое, но дело в ином. Научитесь отстраняться, Илья, вы слишком близко это принимаете, слишком трепетно. Научитесь делать второй шаг, после того как используете личные истории, научитесь переступать: использовали и тут же забудьте, что они ваши. В кинобизнесе так с живыми людьми поступают, не то что с мыслями.
— Денег-то все равно на полноценную работу нет, — вздохнул Ермилов.
— Я вам сейчас открою страшную тайну, господин студент, только учтите, что она же — банальная истина, потому ее никто и не замечает. Тот, кто действительно хочет снимать кино, обыкновенно в конце концов и снимает его. Понимаете?
Ермилов молчал.
— Тот, кто не снимает, на самом деле не хочет.
Если человеку есть что сказать, — пусть он говорит это, вот как я думаю. А деньги?… Это же просто вид энергии, они ниоткуда не появляются и никуда не исчезают, они есть всегда. Денежные потоки — как воздушные, они всегда где-то рядом, над головой, надо просто научиться подпрыгивать и выдергивать необходимое…
Ермилов смотрел сквозь Плотникова. Он уже знал, где искать средства на фильм. Либо не делай ничего, либо делай больше, чем можешь.
— Илюша, я с тобой поеду, — сказала Кира. — «ВДНХ», третий вагон из центра, последняя дверь. — И после паузы, не совсем уверенно: — У меня завтра экзамен по сценическому бою. Кажется.
Ермилов
— Я искал тебя, — хмуро сказал Веня, не вставая с дивана, когда Ермилов вернулся в общежитие. Он лежал на животе и шлепал по клавишам старенького ноутбука.
Ермилов хотел было что-то сказать, но не успел.
— Заткнись и слушай. Я больше не хочу участвовать, не хочу быть составляющей, я хочу сам делать кино. То, что я пишу сценарии, — ни черта не значит, я…
— Хочешь заняться режиссурой? — с любопытством спросил Ермилов.
— Да!
— И почему же?
— Пока ты путешествовал, я посмотрел «Чунгкинский экспресс» и…
— Помню, красивый фильм.
— О-фи-ги-тель-ный! — Веня вскочил на ноги и пробежался по комнате. Диван поскрипел с облегчением, избавившись от его тяжести. — Я рад, что тебе тоже нравится.
— Я не сказал, что нравится, я сказал — красивый.
— Неважно! Там, в эпизоде, где полицейский открыл консервы, я почувствовал запах сардин. Понимаешь?! Это было колдовство какое-то…
— Понимаю.
— Ни черта ты не понимаешь! Я вообще-то не люблю сардины, но тут я просто обалдел от восторга, я захотел немедленно научиться делать точно так же, понимаешь?! Ты больше не будешь портить мой сценарий, я не дам его сокращать, еще не знаю, на какие шиши, но я буду снимать его сам! Даже Марта вон сериалами увлеклась, рекламу бросила! А я знаю про кино не меньше тебя! Ты посмотри на себя, Ермилов, тебе ж оно до фени уже! Ты с этой девчонкой совсем свихнулся! — С этими словами Веня снова упал на диван.
— Неправда, — сказал Ермилов. — Я хочу снимать. И я знаю, что для этого надо сделать.
— Что же?
— Смотри. Мой мастер «подкладывал» бомбу.
— Не понял?!
— Помнишь анонимный звонок?
— Это он?!
— Ага. Дальше. Кое-кто вообще банк грабил. А ты вот в сардины влюбился… Я, положим, в живую русалку, но к кино меня это тоже не приближает. Нам нужен поступок!
