В роддоме было два послеродовых отделения, первое и второе —
для нормально родящих женщин, у которых дети появлялись на свет, как положено,
без осложнений, а на третье послеродовое попадали бедолаги со всевозможными
отклонениями. И держали там рожениц не менее двух недель.
Надежда попала туда потому, что у нее плохо заживали
послеродовые швы, у Веры девочка шла не головкой, а ножками, поэтому Вера
промучилась родами чуть ли не двое суток, у нее считались трудные роды.
Любиному ребенку занесли легкую инфекцию и две недели лечили гноящиеся глазки.
— Вера, нас в палате было шесть человек. Мы попали туда
одновременно и ушли все в один день. Там была еще Софа, помнишь, доктор Алексей
Иванович все шутил про Веру, Надежду, Любовь и мать их Софию, а Софа обижалась,
она и постарше нас была всего-то лет на семь-восемь.
У Софы тоже была девочка, второй ребенок, держалась она от
их троицы особняком, она вообще была сдержанна, суховата и казалась старше
своих тридцати лет. На третье отделение Софа попала из-за повышенного давления,
ее кололи лекарствами две недели, а с ребенком у нее было все в порядке. И дальше,
еще две соседки по палате — Эльвира, Эля и…
— Вера, как звали ту девочку?
— Кажется, Маргарита, — неуверенно вспомнила Вера.
— Точно, Маргарита Зеленцова. А эта Эля.., нет, не
помню фамилии.
Опять они замолчали, вспомин??я Элю. Очень худая высокая
женщина с ввалившимися глазами. В первые дни прошел слух, что ребенок у Эли в
тяжелом состоянии. Его не приносили кормить, и Эля во время кормления выходила
в коридор, не в силах выносить воркования мамаш, лицезреющих своих чмокающих
сокровищ. И вечерами, когда уходили врачи, Эля все ходила и ходила по коридору,
не вступая ни с кем в разговоры, а ночью стонала во сне.
Надежда вспомнила, что ни разу за две недели с Элей не
разговаривала. Эля избегала их, молодых, счастливых и беспечных. Они общались
втроем или с такими же, как они, молодыми мамашами из других палат.
Как-то вечером, когда Эля опять монотонно ходила по
коридору, к ним в палату забежала детская сестра Клавочка. Люба угостила Клаву
фруктами, которые ей в изобилии приносил муж, но доктор Алексей Иванович Любе
их есть временно запретил, потому что у ее девочки началось расстройство. Клава
съела грушу, яблоки и гранаты забрала с собой, а в благодарность рассказала им
все сплетни об Эле, что этот ребенок у нее третий, что первые два умерли — один
в утробе на шестом месяце беременности, а второй родился и прожил два дня. И
теперь это у Эли последний шанс родить ребенка. Клава слышала, как Эля
приходила к доктору Алексею Ивановичу и умоляла его сделать все, что в его
силах, чтобы ее девочка выжила, на что доктор ответил, что все уже сделано, и
теперь можно надеяться только на Бога.
Клаву позвали на детское отделение, они все втроем поахали,
посочувствовали Эле, а потом выбросили ее историю из головы, не потому, что
были такими жестокими или равнодушными, а просто принесли детей на кормление, и
все проблемы отступили на задний план кроме одной: возьмет ли ребенок грудь и
не мало ли ему молока?
И была еще одна у них соседка по палате — девочка пятнадцати
лет, Маргарита. Это сейчас пятнадцатилетние мамы никого не удивляют, а тогда
это была редкость. Девчонка была хорошенькая, и глазки умные, но вот пошла по
кривой дорожке. Про отца ребенка не было ни слуху, ни духу. Родила она тоже с
какими-то осложнениями и сразу же сказала врачам, что от ребенка отказывается и
чтобы кормить не приносили. Нужно было вызывать юриста и оформлять документы,
но Алексей Иванович все тянул, надеясь, что Маргарита одумается. Приходила ее
мать или тетка и скандалила в ординаторской, чтобы не принуждали девочку и не
давили на психику, так что Алексей Иванович рассердился и сам закричал на
тетку, что надо было раньше девчонку держать в ежовых рукавицах, чтобы не
шлялась черт те где и в подоле не приносила.
Вся их троица Маргариту презирала, та это чувствовала и
откровенно хамила, так что прямая Люба однажды не выдержала и назвала Маргариту
неприличным словом. Та побледнела, вскинулась было, но тут вмешалась Софа и с
трудом погасила скандал.
На следующий день в палату пришел Алесей Иванович и сухо
сказал Маргарите, что оформлять отказ от ребенка не нужно, так как ее дочка
ночью умерла. Он принес какие-то справки и документы и сказал, что сама
Маргарита здорова и ее выпишут хоть сегодня. Та молча собрала вещи и вышла из
палаты, ни с кем не попрощавшись. Все, кроме Эли, опять поахали и немножко
посудачили на тему, что дети, хоть и новорожденные, чувствуют, когда они никому
не нужны, а потом снова выбросили все из головы.
А еще через день Эле впервые принесли кормить ее дочку. Все
очень радовались за Элю, что кризис миновал, что девочке лучше, и все
наладилось. Эля тоже выглядела счастливой, но все равно была малоразговорчива.
Так прошло время, и их всех выписали, только Элю оставили
еще ненадолго.
— Вот, Вера, все, что могли, мы вспомнили. И хоть убей,
я не пойму, что же мы такого знаем, за что нас надо убивать? Надо искать
координаты Софы, если и с ней что-то не так, тогда в милицию пойдем.
— Типун тебе на язык, Надежда, еще накаркаешь про
Софу-то!
* * *
После ухода Надежды Вера машинально вымыла посуду, вытерла
стол, потом переоделась, прошлась по квартире и наметанным хозяйским глазом
увидела, что покрывало на кровати с одной стороны изжевано Маком, что занавески
на кухне некрасиво провисли и на кафеле у плиты появились какие-то странные
разводы, и сама плита давно не мыта.
— Господи, как же я запустила квартиру!
Вера вымыла плиту, вылизала пол в кухне, перетрясла собачью
подстилку в коридоре, прошлась пылесосом по коврам на полу. В комнатах был
относительный порядок — в гостиной, у дочки, в спальне, где спала теперь одна
Вера.
Она приоткрыла дверь кабинета. Со времени гибели своей
любовницы муж ночевал в кабинете и вообще проводил там все вечера и выходные.
Первый раз Вера решилась туда зайти. Она встала на пороге и ужаснулась.
Разобранная постель на диване, кругом пыль, валяются галстуки и носки, пахнет
дымом, потому что муж много курит и не проветривает. На письменном столе липкие
пятна от кофе и спиртного, после случившегося муж много пил и не скрывал этого.
«Как он может существовать в таком свинарнике!» — Вера
ощутила прилив энергии и взялась за работу.
«Вера, запомни: от всех неприятностей спасайся работой,
главное — не сидеть и не жалеть себя», — учила ее бабушка, и Вера твердо
усвоила это правило.
Она открыла форточку, вытерла пыль, выбросила окурки и
пустые бутылки, неодобрительно покачав головой. Виктор никогда не увлекался
спиртным, зачем же сейчас он так невоздержан… Переживает, но ничего, время все
лечит.
* * *
Виктор Петрович Вересов сидел в кабинете следователя и
тоскливо ждал. Следователь разговаривал по телефону, потом повесил трубку и
машинально сказал:
