Но что за странные вещи говорит она про других женщин? Софья
— да, но какие еще убийства? Может быть, он, Глебов, знает не все? Может быть,
за кулисами событий действуют еще какие-то силы, о которых ему ничего не
известно? Этого нельзя допустить. Информация — это власть, деньги, сила.
Информация — это жизнь. Отсутствие информации — смерть. Если он, Глебов, плохо
проинформирован — это значит, что он уже покойник.
Глебову стало неуютно. Он во что бы то ни стало должен
выяснить, что известно этой Лебедевой.
— Надежда Николаевна, прошу вас в последний раз сказать
мне, что было написано в письме, а еще лучше — передать мне само письмо.
— Это письмо я уничтожила.
— Ну что же, возможно, я вам верю, но зачем вы это
сделали? Значит, в этом письме содержалась важная и опасная для вас информация?
— Нет, просто я поняла, что кто-то охотится за этим
письмом, а самое главное — я узнала о смерти Софы Сергеевой. Именно поэтому, а
не из-за содержания самого письма, я решила, что уничтожить его будет
безопаснее. Тогда я еще не знала, кто убил Софу. Теперь я знаю, что это вы, но
это ничего не меняет.
Глебов еле сдержался. Стараясь не повышать голоса, он ответил,
внимательно следя, чтобы не проскользнули оправдательные интонации:
— Мы действительно хотели получить это письмо, но это
не значит, что мы причастны к смерти Сергеевой.
— Почему же? Мне кажется, как раз это и значит. Вы
ликвидировали Софу, чтобы помешать ей распространить некую информацию, и теперь
охотитесь за ее последним письмом с той же самой целью — чтобы помешать ее
дальнейшему распространению. А это значит — уничтожить письмо и всех тех, кто
успел его прочесть.
— А кто успел его прочесть, кроме вас?
— Не будьте так наивны, Олег Николаевич! Неужели вы
надеетесь, что я так запросто назову вам имена людей, которых вы наверняка
захотите убить в свойственном вам стиле?
— Надежда Николаевна! — на этот раз Глебов
сорвался на крик. — Вам что, кажется, что вы попали в гнездо разбойников?
— Да, именно так мне и кажется, — успела вставить
Надежда.
— Что вы себе позволяете! Мы — государственная служба!
Я понимаю, сейчас в обществе нет прежнего уважения к нашей работе…
— И слава Богу!
— Не перебивайте меня! Это результат растлевающей
деятельности массовой информации…
— Если говорить правду — значит растлевать…
— Не перебивайте! Сегодня, может быть, только наша
организация и заботится в какой-то мере о государственных интересах, и если вы
хоть немного патриот, вы должны сообщить нам все, что вам известно по этому
делу!
— Олег Николаевич, — устало вздохнула
Надежда, — может быть, мне и хотелось бы вам поверить, но я этого сделать
не могу. Я долго не общалась с Софой Сергеевой, но я знаю, что это умная,
честная и порядочная женщина.., то есть, это, конечно, была умная, честная и
порядочная.., но вы ее убили, чтобы заставить замолчать. Из этого я могу
сделать только один вывод: Софа узнала о чем-то преступном, и вы сейчас
заботитесь вовсе не об интересах государства, а о собственных шкурных
интересах, о собственном кармане. Поэтому я не собираюсь вам ничего
рассказывать.
Лицо Глебова потемнело. Он взглянул на Надежду исподлобья и
сказал тихим голосом, напоминающим змеиное шипение:
— Ах вот даже как! Вы считаете, что у вас это
получится? Не обольщайтесь, Надежда Николаевна! Я хотел разговаривать с вами
как разумный человек с разумным человеком, как патриот с патриотом, но вы
считаете меня негодяем и преступником. Что ж, мне придется соответствовать. Так
уж не обессудьте, Надежда Николаевна, у преступников свои методы, свои подходы,
и у них найдутся средства заставить вас сделать все, что надо. И раз уж вы
считаете меня способным на все, то мы будем в дальнейшем разговаривать
по-другому. Сна" чала я заставлю вас говорить, а потом заставлю молчать.
На Надежду его слова подействовали совершенно неожиданным
образом: она не испугалась, а невероятно разозлилась.
— Ну, разумеется, вы только на это и способны — убивать
женщин! Софу вы убили из-за информации, а за что вы убили несчастную Любу? Да
еще так грубо — проломили голову! И Зинаиду, упокой, Господи, ее непутевую
душу, вы ее, понятное дело, вместо меня убили, но я-то чем вам помешала? Ведь к
тому времени я еще не читала Софиного письма и ничего не знала. А за что
задушили бедную медсестру? Уж она-то к вашим делам и близко не подходила!
Глебов только набрал воздуха, чтобы ответить Надежде что-то
гневное, как вдруг в кабинет вбежал молодой человек с армейской выправкой,
наклонился к Глебову и прошептал ему что-то на ухо. Олег Николаевич вскочил со
стула, но дверь с грохотом распахнулась и в кабинет маленькими шажками ворвался
совершенно карикатурный человечек: маленький, пузатый, на коротеньких толстых
ножках, с маленькими пухлыми ручками. Лицо его при всей карикатурности, было
выразительно, незабываемо и нагоняло необъяснимый страх: рот с узкими бледными
губами, крючковатый нос, наподобие совиного клюва и маленькие злые глаза, то
полностью закрытые тяжелыми темными веками, то вдруг резко раскрывающиеся и
уставляющиеся на собеседника, как бы фотографируя его. В памяти у Надежды при
виде этого создания всплыли слова: «Кровавый Карла».
— Не вставай, не вставай, Олег Николаич! —
ласковым голоском пропел карлик Глебову. — Я ненадолго, не помешаю.
Работаешь?
— Да, Николай Иванович, — ответил Глебов,
неожиданно осипшим голосом, — вот, с источником работаю…
— Это хорошо, Николаич… Работать полезно, от работы
аппетит улучшается. Ты вот только смотри, чтобы у тебя профзаболеваемость не
нарушалась… А то что-то люди у тебя умирают ни с того ни с сего. Работал
человек, работал — ни разу на сердце не жаловался, кардиограмма — как у
космонавта, давление — как у святого херувима, и вдруг — бах — сердечный
приступ со смертельным исходом! Так-таки и сразу! А у источника твоего, —
карлик перевел глаза на Надежду, «сфотографировал» ее и снова прикрыл глаза
веками, так что, казалось, сейчас раздастся «Поднимите мне веки, не
вижу!», — а у источника твоего сердце как, в порядке? Вы, дама, давно
кардиограмму делали?
Надежда почувствовала, что сейчас именно такой момент, когда
нужно на что-то решиться.
— А мы с Олегом Николаевичем уже вроде бы все обсудили,
я как раз собиралась с ним попрощаться, да только дорогу к выходу забыла, а
беспокоить его неудобно…
— Да? Ах, вот как? Действительно неудобно. Он у нас
человек очень занятой, особенно в последнее время. Только я, Олег
Николаич, — карлик снова перевел взгляд на Глебова, — что-то я плохо
понимаю, чем ты сейчас занят. А я этого не люблю. Я человек понятливый, и если
чего не понимаю, — значит, мне плохо объяснили. Ну, — он повернулся к
Надежде и снова ее «сфотографировал», — пойдемте, дама, я вам выход
покажу. Попрощайтесь с Глебовым.
