Последнюю фразу он произнес легко, нарочито игриво, но за ней крылась обида. Как и когда Искра узнал, что в плену у разноглазого дудочника со мной обошлись гораздо вежливей, чем с человеком, да еще и ключик от цепей ненароком оставили, понятия не имею. Может, Михей-конокрад, что выдергивал меня, едва не застрявшую меж прутьев решетки, как репку из земли, проболтался ненароком, а может, харлекин сам догадался. Так или иначе, но Искра затаил эту непонятную, невысказанную обиду и теперь изредка припоминал мне короткий плен у Викториана как нечто постыдное, недостойное шассы. Как будто я оказалась виновата в том, что меня не распяли на пыточном столе, не попытались живьем снять чешуйчатую шкуру, а всего лишь обыскали и посадили в камеру как обычную ромалийскую воровку. И почему-то попытались научить чему-то непонятному, столь важному для Викториана, что тот готов был рискнуть жизнью, лишь бы добиться своего.
А все из-за дудочника, в груди которого горело неутолимое пламя мечты-одержимости.
Остаток пути, до самого вечера, я угрюмо молчала, лишь изредка напоминая о себе просьбой об очередной остановке, чтобы хоть как-то размять затекшие ноги, перекусить и сходить по нужде.
Чем ближе к развилке дорог, о которой рассказывал Искра, тем луга становились беднее, травы ниже, а земля суше. Крупные яркие цветы, восхищавшие меня всего неделю назад, будто бы потускнели, стали реже, и теперь среди невысокой, едва по колено, травы выглядывали лишь скромные ромашки, синие звездочки цикория, от которых к вечеру над лугом плыл терпкий медвяный аромат, да странные розоватые «метелки», развевающиеся на ветру, как женские волосы. Солнце, успевшее за день напечь мне голову до противной ломоты в затылке, наконец-то порыжело и коснулось макушек далеких деревьев нижним краем, когда впереди показался высокий столб с аккуратно прибитой поперечиной.
– Дорога к Черноречью, – прочитал харлекин почти невидимую, расплывающуюся перед моими глазами надпись. Обернулся, глядя на мое мрачное, недовольное лицо, и глубоко вздохнул. Спешился, аккуратно снял меня с лошадиного крупа и поставил на землю. – Пройдемся пешком? Заодно поищем место, чтобы заночевать. Караваны сейчас должны ходить часто, весна – самое удобное время для путешествий в Лиходолье, потом становится слишком жарко и сухо.
– Говоришь, как будто ты там уже был, – пробормотала я, выходя на перекресток и глядя на широкую, хорошо утоптанную, удивительно ровную ленту дороги, уходящую вдаль на юг.
Не верится даже, что тут каждый год едут сотни подвод с товарами, которые везут на Чернореченский рынок одежду, ткани и утварь, а вывозят редкие травы, ведовские снадобья и многое другое, чем богата только лиходольская степь. Дорога ровная, как стол, а следы от тележных колес вдавлены в слежавшуюся желтую глину всего на два пальца. Перед Загрядой дорога была много хуже, даже перед самыми городскими воротами, где ее ремонтировали чуть ли не каждый сезон, а здесь, посреди лугов, когда до ближайшего крупного поселения ехать день, а то и два… Удивительно, право слово.
– А если и был, что с того? – Искра подошел ближе, ведя коня под уздцы. Теплая ладонь осторожно опустилась на мое плечо, чуть сжала. – Это случилось очень давно, я тогда только-только осознал себя харлекином и искал прибежища вблизи Черноречья. Думал, что там железному оборотню будет спокойнее, чем в славенских землях, где из-за глупой ошибки на охоте рискуешь стать мишенью Ордена Змееловов.
– А оказалось? – Я неторопливо пошла по дороге на юг, приобняв Искру за пояс и прячась под его плащом от сухого холодного ветра, дующего с запада. Ветер поднимал с дороги песок, который неприятно щекотал колени, выглядывающие из-под поддернутой юбки, оглаживал лицо шершавой невидимой ладонью.
– Оказалось… – Ладонь харлекина ласково соскользнула по моей руке и уютно улеглась на талии, прижимая к крепкому боку оборотня. Искра горько усмехнулся, пальцы, легонько оглаживающие меня сквозь льняную ткань, замерли. – Оказалось совсем иначе. В Лиходолье был прав тот, кто сильнее, впрочем, как и везде. Но если люди, напуганные перспективой стать обедом какой-нибудь нечисти, объединялись вокруг спешно выстроенной церквушки, огораживались высокими частоколами и присматривали не только за собой, но и за ближними своими, то местные хищники вели себя совершенно иначе. Они грызлись между собой за право отхватить как можно больше территорий, за право свободной, единоличной охоты в этой проклятой степи. Те, кто послабее и поумнее, сбивались в разношерстные стаи, а кто-то охотился исподтишка, вылезая из глубокой норы, только когда хозяин территории прятался от слишком яркого и жаркого дневного светила. И разумеется, слабый, меньше года как осознавший себя, железный оборотень не был нужен никому. Почти.
– Почти? – Я подняла на него взгляд. Искра как бы ненароком пожал плечами и беззаботно улыбнулся, но я все равно увидела, как его «ореол» затягивает тускло-серая горечь.
Оказалось, что харлекины после первого превращения не сразу утрачивают человеческие эмоции, которые в дальнейшем заменяет инстинкт и способность подстраиваться, запоминать и демонстрировать на публике подходящее к ситуации настроение. Первые несколько лет после осознания себя оборотнем Искра еще цеплялся за детские воспоминания, за чувства, которые у него были и которые гасли с каждым днем, забывались – и больше не возвращались, оставляя после себя только ничего не значащие слова.
Или же приобретали новый, ранее неизвестный смысл.
С каждым днем короткие штришки на его руке становились все четче и ярче, с каждым превращением в существо из витых стальных жил и железных доспехов он забывал, как это – быть человеком, зато начал узнавать о себе то, чего даже не подозревал. Нужные сведения просто всплывали у него в мыслях и запоминались так крепко, что захочешь – уже не забудешь. Татуировка на руке – знак принадлежности к харлекинам, три последние цифры – номер «модели», вроде родового знака, доставшийся от неизвестного отца. Броня выдерживает гораздо больше, чем самые крепкие рыцарские латы, а если хочешь изменить облик – придется питаться свежей плотью и кровью.
– Знаешь, недавно осознавший себя харлекин чувствует себя хуже, чем шасса в чужой шкуре, – вздохнул Искра, прижимая меня покрепче и чуть ускоряя шаг. – Стирается грань между родовой памятью и теми воспоминаниями, которые были накоплены во время человеческой жизни, чувства выцветают и блекнут, как дешевые краски на ярком солнце. Оборачиваясь в железное чудовище, ты приходишь в себя в другом, гораздо более взрослом теле, которое навязывает тебе совершенно иные потребности. И знаешь, что самое страшное? Нет никого, кто бы объяснил тебе, еще недавнему подростку, что с тобой случилось и как с этим жить дальше. И родовая память – плохая замена наставнику. Поэтому я отчаянно искал хоть кого-нибудь, кто поможет мне разобраться с собой, понять, кем я стал и что с этим всем делать.
– И, как я понимаю, нашел его в Лиходолье?
Искра помолчал, задумчиво прикусывая нижнюю губу. Сероватая туманная дымка не самых лучших воспоминаний ненадолго сгустилась, грозовым облаком закрыла пульсирующий золотом огонек, горящий у харлекина на уровне грудины. Я остановилась и обняла своего спутника обеими руками, прижимаясь лицом к светлой рубашке, видневшейся между полами незастегнутой куртки. Его ладонь соскользнула было по пояснице, но потом неожиданно поднялась вверх, накрывая горячечным теплом мой затылок под ворохом степняцких косичек.
