Все хорошо, — откликнулся он, сжимая статуэтку.
Сердитый голос был совершенно не такой, как у Ника. Я не сдержала смущенной
улыбки, вспомнив, как меня так же доставала Айви. Желудок опять сжался.
Я не собиралась спрашивать о твоем самочувствии, —
сказала я, перебирая амулеты у себя на шее. Один от боли — боль от удара при
аварии он не перекроет, — второй для того, чтобы сберечь голову от сотрясения.
Питер отказался от обоих.
Я опять посмотрела в зеркало убедиться, что Айви с Дженксом
на месте.
— Фары включить не надо? — спросила я. Это наш
заранее оговоренный сигнал был, что все отменяется. Мне хотелось, чтобы он
сказал «надо». Не хотела я это делать. М не сейчас казалось не важно, что будет
со статуей. Другое дело — Питер. Мы можем что-то другое придумать.
— Нет.
С его стороны светило закатное солнце, я прищурилась.
— Питер…
— Я уже все слышал, — сказал он хрипло, не меняя
напряженной позы. — Не надо, прошу. Все сводится в итоге к одному: я
умираю. Умираю давно и мучительно. Жить я прекратил три года назад, когда
медицина и магия оказались бессильны, и боль постепенно отобрала все. От меня
ничего не осталось, одна только боль. Я два года продержался только на мысли,
что желать избавиться от боли — трусливо, но сейчас и это не помогает.
Я на него глянула и вздрогнула, увидев вместо него Ника — со
стиснутыми зубами и жесткими карими глазами. Слова прозвучали так, словно он не
в первый раз их говорил. Под моим взглядом он расслабил плечи, отпустил ручку
двери.
— Нечестно по отношению к Одри так тянуть, —
сказал он. — Она заслуживает сильного друга, способного встать рядом,
способного укус за укусом встретить ее страсть, которую она так хочет мне показать.
Не могла я пропустить это мимо ушей.
А стать нежитью — это честно? — Он опять стиснул
зубы. — Питер, я видела неживых. Это будешь не ты!
Да знаю! — воскликнул он, потом добавил тише: — Знаю,
но ничего другого я ей предложить уже не могу.
Под колесами гулко загудел воздух, перекрыв шум мотора — мы
проезжали первые решетчатые пролеты, установленные для облегчения конструкции.
— Она знает, что это буду не я, — спокойным
голосом сказал Питер.
Он вроде был настроен говорить, и я хотела послушать. Должна
была.
Он поймал мой взгляд и улыбнулся испуганной мальчишеской
улыбкой.
Она говорит, что это неважно. Когда-то я танцевал с такой
страстью, что сводил ее с ума. Я хочу танцевать с ней снова. Я ее вспомню.
Вспомню нашу любовь.
Но не почувствуешь, — прошептала я.
Она будет любить за нас двоих, — твердо сказал Питер,
глядя на проплывающий мост. — А со временем я научусь ей подыгрывать.
Ошибаешься.
Питер… — Я потянулась включить фары, но он остановил
меня, взяв за руку дрожащими пальцами.
Нет, — сказал он. — Я уже мертв. Ты помогаешь мне
только измениться.
Я ему не верила. Не хотела верить.
— Питер, ты еще так много не пробовал. Ты должен
попытаться. Каждый день появляются новые лекарства. Я даже знаю, кто тебе
поможет.
Трент, — подумала я, и сама себя выругала. Что это я
придумала?
— Я пробовал все, — тихо сказал Питер. — Легальное
и нет. Слышал все уверения, верил обещаниям, пока впереди не осталось ничего,
только смерть. Меня переставляют с места на место, как настольную лампу.
Рэйчел… — Его голос прервался. — Ты не поймешь, ты еще живая. А я
нет, и если это случится с тобой… Ты просто поймешь.
Машина впереди мигнула стоп-сигналом, и я сняла ногу с газа.
Зато лампа освещает комнату, — слабо запротестовала я.
Если лампочка сгорела — нет.
Он поставил локоть на окно и уперся подбородком в ладонь.
Заходящее солнце вспыхивало на нем из-за мостовых опор.
— Может, смерть станет мне спасением, — сказал он
под грохот встречного грузовика. — Может, после смерти я смогу делать
добро. Живому мне это не удавалось.
Я с трудом проглотила ком в горле. После смерти он вообще
ничего делать не станет, если только это не будет нужно непосредственно ему
самому.
Все будет хорошо, — продолжил Питер. — Смерти я не
боюсь. Я боюсь умирания. То есть не то что процесса, а того, как буду
умирать. — Он рассмеялся, но с горечью. — Де Лавинь говорил как-то,
что только две вещи в совершенстве умеют делать все — рождаться и умирать.
Стопроцентный успех. Так что я не ошибусь.
От мертвеца такое слышать интересно, — сказала я,
задерживая дыхание — мимо проскочил большой грузовик, загромыхал по решетке,
которую мы миновали. Все неправильно. Все это чудовищно неправильно.
Питер снял руку с окна и посмотрел на меня.
— Он сказал, что только одно от нас зависит в момент
смерти — наши чувства. Можно трусить, а можно сохранять мужество. Я хочу
встретить смерть смело — даже если будет больно. Я устал от боли, но еще
немного выдержу.
Меня начало трясти, хотя воздух был нагрет заходящим
солнцем, и окно у меня было опущено. Он навсегда лишится души. Вот эта искра
созидания и сочувствия — она уйдет.
Можно… можно я задам тебе вопрос? — осмелилась я. Поток
машин по встречной стал реже, я в душе взмолилась, чтобы не перекрыли еще одну
полосу. Нет, наверное просто Ник ехал медленно, чтобы встретиться с нами посреди
моста, как запланировано.
Какой?
Голос у него был усталый и измученный, у меня желудок узлом
стянуло от его безнадежности.
— Когда Айви меня укусила, — сказала я, быстро
глянув на Питера, — к ней перешла часть моей ауры. Она не только кровь
брала, но и ауру. Не душу, только ауру. Понятно, что вирусу нужна кровь, чтобы
оставаться активным, но только ли кровь?
По лицу у него ничего было не понять, и я продолжила,
пользуясь моментом:
— Может, аура нужна разуму, чтобы защищаться. Может,
еще живому разуму нужна иллюзия присутствия души, или он постарается убить
тело, чтобы душа, разум и тело снова пришли в гармонию.
Питер посмотрел на меня глазами Ника, и я, наконец, увидела
его таким, какой он есть: испуганным человеком, который вступает в новый мир
без страховочной сетки; невероятно сильный и печально хрупкий, зависимый
оттого, кто удержит его разум в теле, когда душа его покинет.
Он промолчал, подтвердив мою догадку. С зачастившим дыханием
я облизала губы. Вампиры присваивают ауры, чтобы обмануть собственный разум,
уверить, что его все еще омывает душа. Теперь понятно, почему отец Айви рискует
жизнью, только бы поить ее мать своей, и ничьей больше кровью. Он омывает ее
разум своей аурой, своей душой, в надежде, что она вспомнит, что такое любовь.
Может, она и вспоминает — момент, когда пьет.
