– Да уж, камни тянули на сотни тысяч фунтов. Мы обстряпали
все вдвоем… конечно, под руковод-ством Полковника. Тогда я и решила, что вот
он, мой шанс… Понимаете, в наши планы входило заменить часть алмазов «Де Бирс»
другими, вывезенными из Южной Америки, их добыли два молодых старателя, которые
как раз оказались тогда в Кимберли. На них-то и должно было пасть подозрение.
– Очень умно, – с одобрением в голосе вставил граф.
– Полковник всегда действует с умом. Так вот, я сделала то,
что полагалось… и еще кое-что в придачу. Полковник этого не предусмотрел. Я
оставила у себя несколько южноамериканских камешков… парочка из них просто
уникальны, можно легко доказать, что они никогда не проходили через фирму «Де
Бирс». Пока эти алмазы у меня, наш глубокоуважаемый шеф в моей власти. Как
только будет доказана невиновность тех молодых людей, подозрение падет на него.
Все эти годы я молчала, довольствуясь тем, что держу, так сказать, камни за
пазухой, но теперь обстоятельства переменились. Я хочу получить причитающуюся
мне долю, и немалую… Я бы даже сказала: умопомрачительно большую!
– Потрясающе! – воскликнул граф. – Вы, конечно же, с этими
алмазами никогда не расстаетесь?
Он как бы невзначай окинул взором неприбранную комнату.
– Ни в коем случае! – тихонько рассмеялась Надина. – Я же не
идиотка. Алмазы спрятаны в надежном месте, никому и в голову не придет искать
их там.
– Я никогда не считал вас идиоткой, моя дорогая, но
позвольте заметить, что сейчас вы действуете довольно-таки безрассудно.
Полковника шантажировать опасно.
– Я его не боюсь, – усмехнулась танцовщица. – Я вообще
боялась в своей жизни только одного человека. Но теперь он мертв.
Мужчина поглядел на нее с любопытством и небрежно проронил:
– Будем надеяться, что он не оживет.
– Что вы имеете в виду? – вскрикнула танцовщица.
Граф сделал немного удивленное лицо.
– Я просто хотел сказать, что, воскресни он, вы оказались бы
в затруднительном положении, – объяснил он. – Это была всего лишь глупая шутка.
Надина облегченно вздохнула:
– О нет, он точно мертв. Его убили на войне. Этот человек
когда-то любил меня.
– Там, в Южной Африке? – небрежно спросил граф.
– Да, если вас это интересует. В Южной Африке.
– То есть на вашей родине, не так ли?
Она кивнула. Граф встал и потянулся за шляпой.
– Что ж, решайте сами, конечно, но я бы на вашем месте
боялся Полковника куда больше, чем обманутых любовников. Таких людей довольно
часто… м-м… недооценивают.
Надина язвительно усмехнулась:
– Как будто я его не успела изучить за эти годы?!
– А вдруг? – мягко заметил граф. – Я иногда очень даже в
этом сомневаюсь.
– О, я далеко не глупа! И действую не в одиночку. Завтра в
Саутгемптон прибывает почтовый пароход из Южной Африки, и на его борту будет
человек, который приедет специально ради меня и готов выполнять мои приказания.
Так что Полковнику придется иметь дело с двумя противниками.
– Вы считаете это умным ходом?
– Необходимым.
– А вы уверены в своем напарнике?
На губах танцовщицы заиграла многозначительная улыбка.
– Я в нем совершенно уверена. Толку, правда, от него мало,
но доверять ему можно целиком и полностью, – сказала Надина и, выдержав паузу,
добавила равнодушным тоном: – Видите ли, он вообще-то мой муж…
1. Анна начинает рассказ
Меня со всех сторон осаждали просьбами описать
приключившуюся со мной историю: и сильные мира сего (в лице лорда Нэсби), и
«маленькие люди» (такие, как наша бывшая служанка Эмили, с которой мы виделись
во время моего последнего приезда в Англию. «Ах, боже мой, мисс, что за
шикарную книгу вы могли бы написать… Все прямо как в кино!»).
И действительно, кое-какие основания для этого имеются. Все
происходило у меня на глазах, с самого начала и до победного конца я была в
гуще событий. Ну а некоторые пробелы, к счастью, можно заполнить дневниковыми
записями сэра Юстаса Педлера, которые он любезно предоставил в мое
распоряжение.
А раз так, то – вперед! Анна Беддингфелд начинает повесть о
своих приключениях…
Я всегда мечтала о приключениях. Ведь моя жизнь была такой
однообразной, сущий кошмар! Папа, профессор Беддингфелд, считался крупнейшим в
Англии специалистом по первобытным людям. Он был просто гений, это все
признают. Мысленно он пребывал там, в эпохе палеолита, но тело его, увы,
обитало здесь, в современном мире, и это составляло для папы главное жизненное
неудобство. Современные люди его совершенно не интересовали. Папа даже человека
эпохи неолита презирал, считая его обыкновенным пастухом. Нет, мой отец
воодушевлялся только тогда, когда докапывался до мустьерского периода.
Но, к несчастью, совсем отгородиться от современников
невозможно. Хочешь не хочешь, а нужно общаться с мясниками и булочниками,
молочниками и зеленщиками. И поскольку папа жил, погрузившись в прошлое, а мама
умерла, когда я еще лежала в пеленках, мне пришлось взвалить на себя все
бытовые заботы. Честно говоря, я ненавижу людей эпохи палеолита, будь то
человек ориньякской, мустьерской, шеллской или какой-нибудь другой культуры. И
хотя я перепечатывала и правила почти всю папину рукопись под названием
«Неандерталец и его предки», я этих неандертальцев терпеть не могу и очень
рада, что они в незапамятные времена вымерли.
Не знаю, догадывался ли папа о моих чувствах по отношению к
предметам его обожания. Наверное, нет. Впрочем, ему это в любом случае было бы
безразлично. Он чужое мнение ни в грош не ставил. Пожалуй, такую особенность
действительно можно считать признаком гениальности… Так же наплевательски папа
относился и к бытовым заботам. Он всегда послушно съедал поднесенный ему обед,
отличался безукоризненными манерами, но, похоже, расстраивался всякий раз,
когда возникал вопрос об оплате. Мы вечно сидели без денег. Папина известность
не приносила дохода. Хотя он являлся членом всех мало-мальски серьезных научных
обществ и на его имя приходили пачки писем, широкая публика толком не знала о
его существовании, а папины увесистые ученые труды, вносившие важный вклад в
копилку человеческих знаний, не имели популярности в массах. Только однажды
папа вдруг оказался в центре внимания. Он сделал доклад в каком-то научном
обществе, речь шла о детенышах шимпанзе. Суть доклада сводилась к тому, что у
маленьких детей обнаруживаются антропоидные черты, а детеныши шимпанзе похожи
на людей гораздо больше, чем взрослые особи. Судя по всему, полагал мой отец,
это означает, что если наши предки во многом обезьяноподобны, то предки
шимпанзе стояли на эволюционной лестнице выше своих нынешних потомков. Иными
словами, шимпанзе – выродки. Шустрые газетчики из «Дейли Баджет», охотившейся
за сенсациями, тут же тиснули крупный заголовок: «Неужели не мы произошли от
обезьян, а обезьяны от нас? Известный профессор утверждает, что шимпанзе – это
деградировавшие люди». Вскоре после публикации к папе явился репортер и
попытался убедить его написать несколько популярных статей на эту тему. Редко я
видела папочку в таком гневе… Он весьма нелюбезно выставил репортера за дверь,
чем вызвал мое тайное сожаление – ведь мы в ту пору были совсем на мели!
Ей-богу, в какой-то момент я была готова догнать молодого человека и сказать
ему, что отец передумал и согласен прислать нужные статьи. Я вполне могла бы
написать их сама, и папа никогда не узнал бы о подлоге, поскольку не читал
«Дейли Баджет». Однако этот вариант пришлось отвергнуть как слишком рискованный,
и, надев свою самую нарядную шляпку, я уныло поплелась на переговоры с
зеленщиком, который справедливо точил на нас зуб.
