Резюме
Сценарный аппарат неудачника состоит из предписаний,
провокаций и «проклятия». Эти элементы надежно запечатлеваются в сознании
ребенка уже к шестилетнему возрасту. Для сопротивления ребенок наделен
«демоном», а иногда «расколдовывателем». Позже он начинаем воспринимать
лозунги, составляющие антисценарий. Все это время он усваивает поведенческие
образцы, которые одновременно служат и сценарию и антисценарию. У победителя
тот же самый аппарат, но он «запрограммирован» более адаптивно и обычно более
автономен, поскольку пользуется многими разрешениями. Но у всех людей в
тайниках сознания копошится «демон», внезапно приносящий человеку то радость,
то горе.
Сценарные «орудия» — это те параметры или тот предел,
которые ставят человеку границы в том или ином его деле. А модели поведения,
которые он черпает из опыта родителей, в том числе родительских игр, дают ему
возможность структурировать свое время, свои действия. Следовательно, сценарий
в целом — это план, ограничивающий и структурирующий человеческую жизнь.
ТРУДНОСТИ, ВОЗНИКАЮЩИЕ ЕЩЕ В ДЕТСТВЕ
Сюжеты и герои
Возраст от шести до десяти лет в психоанализе называется
латентным периодом. В это время ребенок старается увидеть, скорее узнать как
можно больше обо всем мире. В эту пору у него имеется лишь смутное
представление о своих целях в жизни.
Большинство детей начинают свою сознательную жизнь с желания
жить вечно и всегда любить своих близких. Но многие обстоятельства жизни через
пять-шесть лет могут заставить ребенка взглянуть на эти проблемы иначе. И он
может решить (что понятно из-за ограниченности его опыта) умереть молодым или
никогда никого больше не любить. С помощью родителей и всей окружающей его
среды он узнает, что жизнь и любовь со всеми их опасностями все же достойны
внимания. Постепенно он узнает мир и, оглядываясь вокруг, мысленно спрашивает
себя: «Что может произойти со мной в этом громадном мире?» Он находится в
постоянном поиске сюжета, к которому подошло бы его сценарное оборудование, а
также героя, который указал бы ему надлежащую дорогу.
Сюжеты и герои живут в сказках и историях, содержащихся в
книгах, которые он читал сам, которые читали или рассказывали ему люди,
пользующиеся его доверием, — мама, папа, бабушка, дедушка, приятели или
детсадовский воспитатель, прошедший соответствующую педагогическую подготовку.
Процесс рассказывания сказок — сам по себе более реален и более захватывающий,
чем уже рассказанная сказка. Что происходит между ребенком и матерью после
сказанных ею слов: «А когда почистишь зубы, я расскажу тебе сказку» — и
моментом, когда, закончив сказку и улыбнувшись со словами: «Ну, вот и все...»,
она плотно подтыкает под него одеяло? Каков его последний вопрос и как она
подоткнет одеяло после каждой рассказанной сказки? В эти моменты жизненный план
обретает плоть, тогда как рассказанная сказка или прочитанная история дает ему
«скелет». В него входят как части «скелета»:
1) герой, на которого ребенок хочет быть похожим; 2) злодей,
который может стать примером, если ребенок подыщет ему соответствующее
оправдание; 3) тип человека, воплощающий в себе образец, которому он хочет
следовать; 4) сюжет — модель событии, дающая возможность переключения с одной
фигуры на другую; 5) перечень персонажей, мотивирующих переключение; 6) набор
этических стандартов, предписывающих, когда надо сердиться, когда обижаться,
когда чувствовать себя виноватым, ощущать свою правоту или торжествовать. Если
помогут внешние обстоятельства, то жизненный путь человека может
соответствовать плану жизни, сложившемуся на этой основе. Поэтому
психотерапевту очень важно знать любимую сказку или историю из далекого детства
пациента, ибо она может составлять сюжет его сценария со всеми недостижимыми иллюзиями
и будто бы неизбежными трагедиями этого человека.
Излюбленная эмоция
В возрасте примерно до десяти лет у ребенка формируется
эмоция, которая будет преобладать в его жизни. Причем предварительно он как бы
«экспериментирует», поочередно испытывая чувства злости, вины, обиды, испуга,
недоумения, радости, торжества и т.д. На что-то в семье совсем не обращается
внимание, что-то с негодованием отвергается, но что-то из этого «набора»
«работает» и приносит свои результаты. Излюбленное чувство становится чем-то
вроде условного рефлекса, который также может сохраниться на всю жизнь.
Поясним дело, прибегнув к теории, рассматривающей
возникновение чувств по аналогии с выигрышем в рулетку. Представим себе поселок
из 36 домов, выстроившихся по кругу у центральной площади, и представим себе,
как где-то, где рождаются дети, собирается родиться ребенок.
Большой Компьютер, ответственный за эти дела, раскручивает
колесо рулетки, шарик падает на цифру 17. Большой компьютер возглашает:
«Следующий ребенок идет в дом N 17». Колесо крутится снова, выпадает поочередно
23, 11, 26, 35, 31, и следующие пятеро детей идут в дома под этими номерами.
Через десять лет дети научились реагировать каждый своим собственным образом.
Тот, кто из дома 17, говорит: «В нашей семье, когда назревает ссора, мы
злимся». Тот, кто из дома 23, сообщает: «Когда назревает ссора, мы чувствуем
себя оскорбленными». Дети из домов 26, 11 и 35 вместе со всеми их семьями
чувствуют вину, испуг или недоумение. Тот же, кто попал в дом 31, говорит: «А
мы, когда возникает ссора, стараемся выяснить, в чем дело». Похоже, что номера
17, 23, 11, 26 и 35 станут неудачниками, а номер 31 скорее всего, победителем.
Но, предположим, Большой Компьютер раскрутил рулетку и выпали другие номера,
или те же, но в другом порядке. Ребенок А вместо дома 17 попал в дом 11 и стал
пугаться вместо того, чтобы сердиться, а В из дома 23 поменялся местами с F из
дома 31. Тогда не В будет неудачником, а F победителем, а наоборот.
Если отвлечься от сомнительной мысли о влиянии генов — будто
излюбленные чувства усваиваются генетически — то можно представить, что
пациент, привыкший, например, считать себя виноватым, мог бы, воспитываясь в
другой семье, быть из-за той же причины злым. А ведь каждый человек чаще всего
считает свое излюбленное чувство естественным или даже неизбежным в той или
иной ситуации. В этом заключается одна из причин, вызывающих необходимость в
работе психотерапевтических групп. Если через двадцать лет те же шестеро
встретятся в такой группе, и «ребенок» А, рассказав о своей неудаче, закончит
словами: «Я, естественно, разозлился», — ребенок В скажет: «Я бы
почувствовал себя оскорбленным», С добавит: «Я бы считал себя виноватым», D
испугался бы, Е — испытал недоумение. А «ребенок» F (который, наверное, станет
к этому времени психотерапевтом) скажет: «А я бы выяснил, как можно поправить
дело». Который из них прав? Каждый непоколебимо убежден в естественности своей
реакции. Правда же в том, что ни одна из них не естественна; каждая усваивается
или, точнее, избирается в раннем возрасте.
