Книга Операция «Сострадание», страница 15. Автор книги Фридрих Незнанский

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Операция «Сострадание»»

Cтраница 15

Не зная, как изменить свою жизнь, Ксения решила изменить хотя бы внешность.

Это был первый семейный скандал такого масштаба! Как домашняя девочка, Ксения не могла не сообщить родителям о том, что собирается лечь на пластическую операцию, тем более что на операцию требуются большие деньги. Михаил Олегович схватился за сердце, а потом встал на дыбы. Забыв о том, что когда-то хотел мальчика, он относился к дочери, как к своей главной сбывшейся мечте, видя в ней предельное, до последней черточки, совершенство, осуществленное его усилиями. Ему мерещилось, будто он при зачатии вложил в утробу жены некий генеральный проект, в соответствии с которым ребенок должен расти и развиваться все последующие годы. Теперешняя Ксения из проекта не выбивалась: чертами лица, волосами, крепенькой фигуркой без выраженных груди и талии она как две капли воды походила на Михаила Олеговича в молодости и — через него — на незабвенную его мать Наталью Гавриловну, Ксенину бабушку, которая умерла за десять лет до рождения внучки. Что же эта шмакодявка удумала? Предать отца, предать свой род? На что ей, спрашивается, другая внешность, чем ей плоха эта, которую она унаследовала с мавринскими генами?

Ксении никогда еще не доводилось попадать в эпицентр такого цунами! Она неоднократно слышала, как папа кричит на подчиненных, но чтоб на нее? Мама робко попробовала его успокоить, а обнаружив, что ничего не получается, тихонько ретировалась в свою спальню. В отличие от нее, Ксения не испугалась ничуточки. Она росла слишком послушным, бесконфликтным ребенком и теперь почти наслаждалась семейной грозой. Может быть, это и есть настоящая жизнь? Ксения с любопытством выжидала развития событий…

События затянулись на два с лишним месяца, то взрываясь активными боевыми действиями, то затухая и переходя в партизанскую войну. В конце концов, не сдержавшись, Михаил Олегович отвесил дочери пощечину и, напуганный своим поступком, отдернул руку, точно от раскаленной сковороды. Щека загорелась пламенем, на трепещущие ресницы навернулись слезы — Ксению никогда не били! Пощечина решила исход войны: Михаил Олегович, чувствуя себя виноватым, изъявил готовность выделить на пластическую операцию столько денег, сколько потребуется.

— Но учти, — подытожил он, — я тебя не отдам первому попавшемуся коновалу. Много их теперь развелось — туда же, с дипломами… Найдем самого лучшего врача.

Анатолий Великанов — самый лучший! Это Ксения поняла, едва увидела его — в сиянии зимнего утра, на фоне морозного стекла, где солнце образовало подобие нимба вокруг головы, с которой хирург только что снял форменную зеленую шапочку. И еще — какой-то вдруг зашевелившейся внизу живота теплой точкой, о которой раньше не подозревала, — поняла, что опасения ее насчет своей жизни напрасны: она способна желать. Да еще как! Когда такое желание посещает людей, вялых оно делает энергичными, слабых — сильными, робких — беспредельно храбрыми. Ксения, которая из скромницы вдруг за считанные секунды превратилась в бесстыдницу, отдавала себе полный отчет в том, что хочет этого мужчину. И готова совершить что угодно, пройти по чьим угодно трупам, только чтобы Анатолий Великанов принадлежал ей. Ей одной.

Он был самым лучшим. Таким и останется. Если Толя видит ее с того света, пусть простит за то, что ей пришлось кое в чем солгать следователю… Точнее, кое о чем умолчать. Солгать умолчанием. Она сделала бы это снова, даже если бы точно знала, что это направит следствие по неверному пути.

Это ложь во спасение. Так надо — чтобы сияющий прижизненный облик Анатолия Великанова не омрачила грязная тень…


К Марии Сильницкой, гендиректору журнала «Всходы», который спонсировал и где печатался Анатолий Великанов, Георгий Яковлевич пришел самолично. Он мог бы вызвать ее на допрос к себе в кабинет, но ему страшно хотелось самому взглянуть изнутри на редакцию «Всходов», так как подобные учреждения и их работники вызывали у него воспоминания… Когда-то, по молодости, будучи еще опером, Глебов писал плохие милицейские стихи и посылал их в редакции разных журналов. Надо отдать должное редакционным работникам, которые в те советские годы не напрасно ели свой хлеб: ни одно письмо не осталось без отзыва. Отзывы приходили в конвертах с особыми штампами. Жора Глебов вскрывал их трясущимися руками с замиранием сердца — чтобы получить в высшей степени критический разбор строчек, выступавших тогда квинтэссенцией его тревожной жизни. Разбор завершался вежливым пожеланием молодому таланту больше работать над стихами и чаще читать поэтов-классиков. Жора не хотел видеть в пожелании больше работать завуалированную просьбу никогда не отсылать свои рукописи и воспринимал это буквально: писал новые стихи. Писал, писал и писал…

На втором году поэтических мытарств, не довольствуясь письменным общением, опер Глебов принес стихи в редакцию лично, чтобы так же лично прийти за ответом спустя неделю. Эту неделю он пережил, точно критический период болезни, утратив сон, аппетит и здравое ощущение действительности. Если бы не работа, сдох бы, как пить дать. Направляясь снова по редакционному адресу, готовился к встрече с литературным консультантом, судя по имени-фамилии — женщиной. Эта женщина представлялась не искушенному в литературных делах Жоре высокой и красивой, как Натали Гончарова на картине, где она под руку с Пушкиным поднимается по лестнице царского дворца, и язвительно-остроумной, как майор Демченко, его непосредственный начальник. А за письменным столом, заваленным грудами чужих рукописей (судя по толщине, попадались там поэмы, а то и романы в стихах), сидела, едва над ними возвышаясь, коротенькая старушка с кое-как покрашенным в рыжий цвет пучком волос, начесанным на крупные уши, оттянутые серьгами, похожими на пуговицы от пальто. Говорила вяло, скорее цедила, в час по чайной ложке — и притом что-то нудное, уклончивое, необязательное… И это — литератор, специалист в области поэзии? Среди милиционеров, да что там, среди уголовников Жоре сплошь и рядом попадались более интересные, вдохновенные и поэтические люди. И вот такому фуфлу доверен отбор стихов для ведущего литературного журнала СССР? Столкнувшись с реальностью, Жора бросил писать. И хотя впоследствии Глебов, улучшив свой вкус, признал, что стихи его были так себе, это не способствовало в его глазах реабилитации работников журналов. Впечатление убогости и нелепости осталось с ним навсегда.

Так что теперь ему было любопытно: изменилось ли что-то в редакционном мире?

Ну конечно же изменилось! Если прежняя увиденная Глебовым редакция походила на овощехранилище, где вместо овощей были рукописи, то теперешняя — на офис. Типичный офис: на окнах — жалюзи, на столах — компьютеры. Бумаг — минимум. Вот только сотрудники мало походили на клерков: все, как на подбор, энергичные, раскованные, они свободно отвлекались от бумажной рутины, часто работали на компьютере, общались друг с другом, хохотали над понятными только им шутками, обсуждали такие заумные, с точки зрения следователя, вещи, как конфликт между постмодернизмом и модерном, причем постмодернизм, с их точки зрения, тоже достоин был того, чтобы отправить его в утиль. Среди них было много молодежи, и это отчасти изгладило призрак старушки-литконсультанта, по-прежнему витавший перед Глебовым.

Мария Сильницкая не выглядела юной девушкой, но и старушкой ее было трудно назвать. Подтянутая, с умеренным количеством косметики на оживленном приветливом лице, с простой короткой стрижкой, она сохраняла в себе что-то студенческое. Одета в джинсы, полосатую рубашку и теплый вязаный жилет — рационально, удобно, демократично. Сильно и резко, по-мужски пожав руку следователю, представилась: «Мария Ашотовна. Маша», — ввергнув Георгия Яковлевича в сомнения, действительно ли она предлагает называть себя Машей или это обычная дань современной, демонстративно игнорирующей возраст вежливости. Все-таки он вывернулся, заявив: «А я Жора», — и в дальнейшем без церемоний перешел на обращение «Маша». Тем более что имя такое родное — его дочки имя…

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация