Схожим образом я обнаружил массу других вербальных ограничений собственного мышления. Современный человек с малых лет знает, что Земля круглая и вертикальное направление задается всего лишь силой тяжести, однако знает это условно, абстрактным знанием разума. А в жизни руководствуется представлением о вертикали как о внутреннем геометрическом свойстве пространства! Пожалуй, только космонавты действительно осознают реальный физический смысл первого представления.
Были и другие сложности. В обычном пространстве, если тело двигается в одном измерении, оно вполне может сохранять неподвижность в других. Можно даже двигаться в двух и не затрагивать третьего – но в абстрактно-магическом пространстве изменение одного набора координат сопровождалось непредсказуемым влиянием на все остальные! Из-за этого, сколь я ни бился, невозможно было определить прямое соответствие между материальными объектами и их магическим наполнением. То есть нельзя было сказать, что это «просто» четырехмерное пространство. Я не был даже уверен, что это вообще какое-либо пространство. Эх, вот где пригодилась бы способность великих математиков мыслить сверхабстрактно, скажем, невербализуемым взаимодействием цветовых пятен, лишь по достижении искомого результата переплавлявшимся в язык формул и символов!
О! Как же я раньше-то не подумал. Я ведь тоже могу изменять свое мышление, правда, совсем иными способами и в иных целях – но могу ведь. Почему бы не применить это оружие для нового противника? Перво-наперво я… нет, не напился – я, как и прочие «кубоголовые», вообще не употребляю алкоголя и прочих веществ, даже на собственной свадьбе лишь пригублял, – направился на тренировочную площадку.
Великий Феликс Клейн, создатель знаменитой «бутылки Клейна», ратовал за функциональное мышление, то есть умение мыслить в терминах переменных и функций. Сам он, очевидно, обладал им в полной мере, из-за чего ему трудно было сознавать, что оно может представлять для других непреодолимую сложность. Это как в анекдоте о профессоре лингвистики: его спрашивают, как ему удалось изучить восемьдесят два языка, на что тот отвечает, что нужно действовать последовательно – сначала изучить немецкий, венгерский, китайский и японский, потом французский, испанский, итальянский, урду и санскрит и лишь затем приступать к эскимосскому, шотландскому, адыгейскому и всем прочим.
Однако не менее великий Тесла приводил свои изобретения в действие прямо у себя в мозгу, он даже мог заметить и устранить разбалансировку умозрительной турбины – лишь после чего доверял свои мысли бумаге. Гете говорил: «Физику нужно изучать отдельно от математики. Первая должна существовать совершенно независимо и пытаться… проникнуть в природу и ее священную жизнь, нимало не беспокоясь о том, что дает и делает со своей стороны математика».
Прежде формулы должна быть мысль, формула – следствие мысли. На мой взгляд, подлинное понимание и подлинное творчество возникают там, где человек свободно манипулирует образами, относящимися к исследуемому предмету, где он вжился в эти образы и может прокрутить любую их эволюцию и комбинацию безо всяких расчетов и формул. В сущности, я говорю об интуиции. Пусть назовут меня еретиком и заклеймят с трибуны Академии наук, но значение интуиции трудно переоценить, пускай некоторые подвергают сомнению само ее существование. Не зря же виднейшие ученые своего времени то и дело допускали оговорки вроде «глубокой физической или математической интуиции». Эйнштейн вон вообще практически не думал словами, как он сам признавал – по большей части, абстрактными символами и ни во что не оформленными невербальными образами, причем не обязательно визуальными, но даже и мускульными, моторными. Это я и собирался использовать.
Небольшая разминка для разогрева, чтобы мышцы, сухожилия и связки пришли в нужное состояние. Под ногами – сплошной камень, на удары стоп высокомерно отвечающий глухим молчанием. Ему можно – он монолит. Первый пот, индикатор готовности, покрывает лоб и спину. Принимаюсь за растяжки, длинные махи и проносы. Все, готов. Тело словно камертон, неслышимо звучащий в пустоте.
Первый комплекс, ученический. Совершаю его медленно, четко и отрывисто фиксируя движения в заключительной фазе. Три прохода помогают окончательно настроиться на движение. Знакомо гаснут лишние мысли, диковинным цветком раскрываются чувства, обычно настроенные совершенно по-другому. Зрение уходит на периферию сознания, на его место приходит кинестетика. Как великолепно это непередаваемое ощущение слаженной работы мускулов, вдохи и выдохи, свободные движения рук и ног, ток крови по телу… Остреет слух, я слышу шорох своих ступней, шепот ветра в зубцах башен и стук собственного сердца.
Следующий комплекс – ступенькой выше. Он еще более медленный, и его совершение порождает в теле ощущение неодолимой силы – сдержанной, неторопливой, но совершенно неостановимой. Так плывут литосферные плиты в океане магмы, так несется по орбите исполинский шар планеты и вращаются звездные острова – галактики. Здесь достаточно двух проходов, можно идти дальше.
Третий выполняю на максимальной скорости. Гудит разрезаемый резкими выпадами воздух, завихряется вокруг ладоней и стоп, щелкает рукавами одежды и поясом. Я перестаю думать. Совсем. Меня нет, есть только чистое движение, плавное ли, резкое, ритмичное или рваное, но одинаково гармоничное в своей основе, единое, подчиненное одной общей цели. Сама собой рождается – или становится слышна – Песня. Она внутри и вовне, она пронизывает все сущее, ею движутся незримые сферы и пролагаются пути мироздания. Песня становится все… ярче, все… тоньше, и, когда ее первозданный мотив переполняет меня, словно рубиновую чашу, приходит время совершить последнюю дорожку.
Этот комплекс, четвертый, никогда мне толком не давался. Три простых шага, завершавшихся столь же простым, картинно-медленным ударом – ладони либо кулака, по выбору мастера. Десятки раз наблюдая за ним, я никак не мог понять, что же такого находят в этом мастера-судьи, восхищенно кивающие по завершении дорожки. В точности повторить движения было задачей для первоклассника, однако ничего, кроме вежливого пожелания продолжить, от них было не добиться. Видимо, всему действительно свое время. Не знаю, что там вкладывал в дорожку тот мастер, но я сейчас нашел свой собственный смысл. Шаг – и осыпаются окалиной последние следы отвлеченных мыслей, второй – кажется, сама планета чуть проворачивается в унисон, чтобы идеально уместиться на кем-то (не мною ли?) отмеренном пути, третий – самый трудный, отчего-то шевельнуться почти невозможно, будто плывешь в расплавленном металле, и, наконец, удар – незримый металл стремительно густеет, застывает, и последние сантиметры ладонь проделывает настолько медленно, что кажется, будто прошли геологические эпохи до завершения одного короткого движения. Хэ!
Как Змееныш, постигший наконец истинную славу Шаолиня, я стоял неподвижно, потому что мог только стоять. Ни на что иное сил не было. А прямо напротив меня из стены бил в лицо ослепительный луч рассветного солнца, проникший через маленькое, с палец, отверстие в десятиметровой толще сплошного камня.
Произошедшее имело двоякие последствия. С одной стороны, это был прорыв, доказательство того, что можно совершать магические действия без головоломных операций с невообразимыми штуками. С другой – появился огромный разрыв между тем, что я ощущал, и тем, что мог, между скудными теоретическими наработками и практическим результатом. Самый настоящий черный ящик. Система ниппель – туда дуй, оттуда, гм… ничего. Вернее, кое-что, но процесс достижения этого кое-чего полностью погружен в туман. Можно даже сказать, что на входе в черный ящик была магия рациональная, а на выходе получалась иррациональная, интуитивная. И как быть?
