Он усмехнулся и покачал головой:
– Нет, не хочу. Слушайте, Маша, а что, если мы встретимся в Днепропетровске или Новомосковске и сходим вместе поужинать?
Маша прищурилась.
– Опять вы за свое?
Он примирительно поднял руку:
– Просто поужинаем. Без домогательств. Обещаю.
– Поживем – увидим, – уклончиво сказала она. – А теперь давайте спать.
Он кивнул и протянул руку к выключателю.
– Спокойной ночи, Мария Александровна!
– Спокойной ночи, Леонид!
Свет в купе погас.
3
Новомосковск оказался довольно уютным городком с изобилием маленьких магазинчиков и кофеен. Маша выбралась из автобуса на центральной площади, украшенной памятником-самолетом «МиГ-21», стоявшим здесь, должно быть, еще со времен Великой Отечественной. Показала какому-то прохожему листок с адресом.
– Дом десять… – задумчиво протянул тот. Огляделся, почесал затылок и сказал: – Ну, это совсем рядом. Перейдете дорогу и во дворы. Там будут желтые сталинские четырехэтажки, обшарпанные такие. Свернете направо и увидите водонапорную башню из красного кирпича. Десятый дом как раз рядом с ней.
Маша поблагодарила прохожего и отправилась в путь, который занял у нее не больше пяти минут. Во дворе десятого дома за деревянным столом сидели мужчины и играли в домино. Маша прошла до крайнего подъезда. Железная дверь с кодовым замком была приоткрыта. Она сочла это хорошим знаком и вошла в подъезд.
Нужная квартира располагалась на первом этаже. Маша нажала на звонок, подождала немного, снова нажала. Ей никто не открыл. Чувствуя досаду («а вдруг там сейчас вообще никто не живет?»), она вышла во двор и, немного поколебавшись, подошла к мужчинам, играющим в домино. Они все были среднего возраста, с обветренными лицами, в потертых куртках. Под столом она увидела большой тетрапак с томатным соком и початую литровку водки, на горлышко которой было надето несколько прозрачных пластиковых стаканчиков.
– Здравствуйте! – поприветствовала она игроков. – Мне нужен Алексей Богданович Паскевич. Вы его знаете?
Четыре пары глаза ощупали ее с ног до головы. Ближайший мужик, худой, красноглазый и подвыпивший, усмехнулся и хрипло проговорил:
– Гляди, Леха, какая краля тобой интересуется.
– У нашего Богданыча тайная жизь! – сказал второй.
Игроки беззлобно засмеялись, не переставая нагло пялиться Машу.
– Цыц! – рявкнул на всех самый пожилой из них, худой, в затертой до желтых пятен джинсовой куртке и в кожаной растрескавшейся кепке, натянутой на морщинистый лоб.
Он глянул на Машу снизу вверх и сипло произнес:
– Я Паскевич. А ты кто такая будешь?
– Меня зовут Мария Александровна Любимова. Я журналистка. Хотела бы поговорить о вашей дочери.
Дряблые веки чуть сощурились.
– Моей дочери нет, – тем же сиплым, резким голосом проговорил Паскевич. – Она сгинула. Много лет назад. – Он облизнул губы, ухмыльнулся и добавил едко: – Туда ей и дорога.
– Дурак ты, Богданыч, – насмешливо протянул один из игроков. – Краля с тобой побалакать желает, а ты ее отшиваешь.
– Присаживайтесь к нам, дамочка!
– Давай, жинка, сядай коло мэнэ!
Мужчины снова засмеялись. Не смеялся только Паскевич. Он встал со скамьи и коротко бросил:
– Пошли!
– Куда? – спросила Маша.
– В хату. Не на улице же нам говорить.
Он зашагал к подъезду. Маша последовала за ним.
В квартире он не пустил ее дальше кухни. Усадил на расшатанный стул и сказал:
– Хочешь говорить? Тебе это будет стоить.
– Стоить?
– Да. Время – деньги. Слышала про такое?
Маша достала кошелек, вынула из него пятисотрублевку и положила на стол.
– Рубли? – приподнял брови Паскевич и зорко взглянул на нее. – Так ты из России?
– Да. У меня мало гривен. Если не подойдет…
Он сгреб со столещницы купюру и сунул ее в нагрудный карман джинсовки.
– Я не видел Светку много лет. Небось до сих пор по мужикам шлендается, подстилка шоферская.
– Ваша дочь умерла, – сказала Маша.
Морщинистое коричневое лицо дрогнуло.
– Когда? – сипло уточнил Паскевич.
– Два дня назад. Не уверена, что вы знаете – последние несколько лет она была монахиней.
– Монахиней? – Он усмехнулся узкими губами. – А ты ее, часом, ни с кем не путаешь?
– Алексей Богданович, я не шучу и ничего не путаю. И я… я вам очень соболезную.
Они помолчали. Паскевич тяжело вздохнул и проговорил:
– Значит, панночка помэрла.
– Что?
– Присказка у нас такая есть, в Украине, – панночка помэрла. Ты пьешь?
– Что?
– Горилку, говорю, пьешь?
– Водку?
– Водка это у вас в Московии. А у нас горилка. Так пьешь или нет?
– Иногда.
– Тогда и со мной выпьешь. За упокой души моей дочки Светки.
Алексей Богданович повернулся к старенькому холодильнику, открыл дверцу и достал литровую банку с какой-то бесцветной жидкостью. Поставил на стол и сказал, заметив замешательство на лице Маши.
– Не боись, горилка гарная.
Он поставил на стол стаканы, открыл банку. Маша с беспокойством смотрела, как он разливает самогонку по стаканам. Но отказаться выпить «на помин души» не могла.
– Ну, давай, что ли?
Он поднял свой стакан, Маша – свой.
– Земля ей будет пухом, – сказал Паскевич и опрокинул содержимое стакана в рот.
Маша собралась с духом и тоже немного отпила. Вопреки ожиданию самогонка оказалась чистой и вполне приличной (если, конечно, слово «прилично» может относиться к самогону).
– Пей до дна, не бойся.
Маша отпила еще один маленький глоток. Поставила стакан на стол, взяла горбушку хлеба, откусила кусочек и тщательно его разжевала.
– Так, – ухмыльнулся Паскевич. – Ну, а теперь спрашивай.
– Алексей Богданович, когда Светлана покинула ваш город и уехала в Москву?
– Годков пятнадцать тому назад.
– Это точно?
– А тебе надо совсем точно?
– Хотелось бы.
– Гм… – Он поскреб ногтями морщинистую, плохо выбритую щеку. – Дай-ка припомнить… Из училища ее вышибли в девяносто третьем. А на следующий год она уехала.
